СТАРОЕ

Дневник Бакалавра
I.
Я ехал по северо-восточной ветке, в сторону моей последней надежды на сохранение «Танатики», Симона Каина. Жил он по свидетельствам Исидора (моего спасителя) в месте крайне необычном. Что ж, я видал и не такое. Много лет я безуспешно пытался победить смерть не в частном случае, а вообще – пытался предать смерть, смерти. Безрезультатно. Враг оказался силен и неприступен, а его истоки по-прежнему оставались для меня загадкой. Уже в поезде, следуя рельсам, в осенней степи, я пытался хотя бы приблизительно представить, как мог выглядеть «бессмертный человек».
Как говорит Исидор, он держит город, значит, он все еще силен и не может быть ссохнувшимся стариком, скорее всего старость так его и не коснулась. Черты лица, по-видимому, правильные и крупные. Широко распахнутые глаза, мощные плечи, сильные руки, мудрый и цепкий взгляд – он так и излучает здоровье. Главное, общаясь с ним, дать понять, что осмотр никак не унизительная процедура, а важный шаг к процветанию мира. Танатика – дело всей моей жизни, и я не дам уничтожить ее своим отказом. У меня нет права на ошибку, это мой последний шанс.
II.
Танатика, зародилась еще в моих юношеских мечтах, уже тогда когда я, после кончины матери, начал задумываться о смерти. Еще нежным отроком, с пушком на подбородке, я поступил в медицинское училище. Там было много занятных людей, и они составили будущую основу Танатики. Не все конечно. Кто-то уехал, кто-то поступил на службу властям, но многие остались со мной. Тогда было безбашенное время, в свободное от исследований время, мы развлекались, как могли. Все, за исключением меня в это время забывали о главном деле жизни. Даже веселясь и дебоширя, я мысленно просчитывал все возможные варианты исследований. Уже тогда, власти стали проявлять повышенный интерес к проекту и негативно о нем отзываться. Мы исследовав множество случаев смерти, хлебнувши сполна страдания людей, объявили смерть своим главным врагом, безжалостно приносящем страдания людям. Несмотря на все наши попытки ослабить хватку смерти, нам удалось немногое - мы смогли лишь заставить ее ждать, оставаться в стороне, но затем она все равно настигала жертву и вперив в нее свои лукавые очи, забирала к себе. Тогда Танатика процветала. Но так не могло продолжаться бесконечно – вскоре начали кончаться деньги, и нам пришлось довольствоваться малым. Вслед за первой неудачей последовала и вторая, беда никогда не приходит одна, начались массовые репрессии к исследователям. Власти сочли их бездельниками, и паразитирующим классом и многих сослали на каторгу. Нам пришлось уйти в подполье. Именно тогда я выработал свои основные качества, стойкость, хладнокровность и готовность бороться с судьбой. Положение ухудшилось войной при Карстровых бродах. Жестокая инквизиция, на время взявшая бразды правления в свои руки, привела страну к голоду. Крыса, Тельман, собственоручно собрался погубить лабароторию, у людей так бывает, они рушат все, чего не могут понять.
III.
Несмотря на наше бедственное положение, мы по-прежнему боролись со смертью. Не буду лукавить – мы не намного продвинулись с тех пор. Ужасное оборудование, комнатуха, похожая скорее на шкаф чем на жилье, вот все что осталось от прежней Танатики. Многие из нас усомнились тогда, и ушли, оставшиеся рвались на фронт. Я используя весь дар убеждения, призывал их остаться, но не все последовали моему совету. Остались только самые преданные. Я, Дьякон, Анатом, да Историк. Знали мы друг друга под кличками, поскольку во время репрессий мы скрывали свои истинные имена. Спустя полгода, началось затишье – мы частично восстановили Танатику, но она уже была не такой как прежде. Мы продолжали работу. Вскоре, как гром среди ясного неба, страну облетел слух о отступлении наших армий. войне. На сей раз война велась почти рядом, и ужаса военного времени я хлебнул сполна. Задохнулась последняя надежда на победу над смертью, но неожиданно, нам пришло письмо от Исидора, который сообщал в нем о том, что кажется знает как нам помочь. Это было нашим последним шансом. У нас появилась вера в победу. Мы хотели снарядить экспедицию, но денег на всех не хватило, и я отправился в одиночку.
IV.
Я был в поезде абсолютно один – не считая глухонемого машиниста. Что за странные люди эти степняки! - воображают, будто степь поглотит в свое чрево поезд. Мне, борцу со смертью, пришлось задействовать все свои связи, для путевки в этот город. Неужели он какой-то особенный? Этого просто не может быть.
V.
Мы приближаемся к конечной цели нашего пути, к городу. Скоро я сойду с поезда, и приминая ногами твирь, спущусь на землю. Как я по ней соскучился, по земле! Этого не поймешь, пока в течение четырех дней не обмолвишься ни единым словечком, пока не просидишь на одном месте, на неровном сиденье, почти целую вечность… За окном все также - степь и бесконечный дождь. Мне горестно и тоскливо. Солнце постепенно заходит за горизонт, вечереет. Меня укачивает поезд, и я засыпаю крепким, здоровым сном.
VI.
Очнулся я из мира грез лишь тогда, когда поезд прибыл на место, и глухонемой машинист, что-то воинственно мыча, начал гнать меня с насиженного места. Он начал пинать меня ногами, пытаясь разбудить, и тогда мне захотелось его ударить, как следует, но я вспомнил наставления друзей, и сам поспешно выскочил, захватив лишь свою поклажу. «Ни во что не вмешивайся, так ты погубишь наше общее дело» - звучало в голове, когда я, ступив на мокрую траву, окунулся в ночь глухую.
И вправду бесподобное место – рядом с нашими тремя вагончиками, рядом с нашим куцым поездом, стоял темной громадой вокзал. В воздухе, я впервые глотнул вдоволь воздуха, было что-то особенное, растекающееся по всем жилам. А вокруг – бесконечная степь, куда ни глянь. Где же город? – Наверное, дальше, за вокзалом, сам себе ответил я.
VII.
Обойдя громадный вокзал слева, успев вдоволь надышаться, я наконец-то подошел к жилому кварталу. Первое что я увидел, было странным сооружением, зданием, состоящим из трех этажей, без крыши, и с первого взгляда похожее на руины. Птицы давно облюбовали это место и сейчас, завидев меня встревоженные, улетели прочь. «Надо бы осмотреть вокзальный пригород, как-нибудь на обратном пути» - заметил я про себя.
Я подошел к одному из домов, и постучался - мой стук отозвался гулким эхом в ночи, но никто не ответил. Я осмотрел и другие дома, но и там меня встречало молчание. Я продолжал искать ночлег – не пристало ученому ночевать на улице. Поправив плащ, я осматривался.
Индустриальный пейзаж, вперемешку с очарованием степи. Для тех, кто любит и то, и другое – нет более ласкающей душу картины; солнце спряталось; небо все, от края до края затянуто серыми тучами; луна, ехидно улыбаясь, наблюдает за тобой. Самую малость устал. От земли исходит необычайно сладостный дурман, хочется вдохнуть его весь в себя, до последней капли, зажать его в груди, но не он попадает к тебе в плен, а ты к нему - вдохнув его, ты с каждой минутой будешь умирать. Агония может длиться годами, что обычно и происходит, но, единожды вдохнув этот аромат, ты уже никогда не избавишься от него. Попадешь сюда – дашь подписку на верную смерть. Хотя… Едва родившись, мы уже обречены – нельзя утаить, что примерно такие размышления занимали меня, когда со спины послышался подозрительный шорох.
VIII.
Я резко обернулся. Оглядел сквозь призму ночи все вокруг – ничего. Только спокойствие и тишина. Взмахнул в тягучем воздухе рукой – ничего. Я резко вскринул: "Кто здесь?", но никто не отвечал. "Кем бы ты не был, назовись!" - молчание, лишь листья перелетают, подгоняемые ветром. Продолжая путь, я поминутно оглядывался по сторонам, осторожно ступал по земле, и при каждом подозрительном шуме воинственно оборачивался, нервно сжимая мокрый от пота скальпель. Кто бы он не был, он не в силах помешать мне добраться до ночлега. Dixi.
Светало, и я смог различить, что за мной никто не идет. Вскоре стали вырисовываться округлые очертания реки.
IX.
Насколько я помнил, во втором письме Исидора, которое я предусмотрительно уничтожил, было сказано несколько строк о доме, в котором живет Симон: «Если встать спиною к Столице, а к городу лицом, и идти по левой руке, то у западного берега Жилки, близ странного сооружения, и будет его дом». Поняв, что гостеприимство, в три часа ночи здесь не принято, я по зрелому размышлению, решил остановиться прямо у этого «бессмертного дракона». Поднявшись по каменным ступенькам, еле держась на ногах от усталости, я как в тумане подошел к большому двухэтажному дому. Он заметно выделялся среди всех жилых домов, и при доле фантазии, его можно было назвать «странным сооружением». Выделялся он своей необычной окраской и конструкцией. Первый этаж - как и везде, но дверь была массивной и широкой, а с тыльной стороны дома находилась веранда. Второй этаж был частично расписан различными узорами, и на улицу выходила просторная лоджия, на которой так удобно отдыхать. Поверх второго этажа приютилась башенка, тоже в росписи, и сделанная видимо для украшения. Она придавала конструкции законченный вид. На улице холодно, сразу видно, что осень – холодный ветер пробирает до костей. Небо багрово красное, и, кажется, слышно, как плывут облака.
Я, из последних сил противясь сну, постучал в деревянную дверь особняка. Ту отворила девушка в парейро, и я, нисколько не удивившись ее не по погоде прохладному костюму, зашел в дом. Она взяла меня за руку и отвела наверх. Я скинул плащ, в бессилии упал на кровать, бормоча благодарности. Хлопнула дверь, и я провалился в сон.

Мое ощущение Мора
1 .
Одинокий город стоял в бесконечной степи, и ветер шевелил его волосы. Он плакал. Главное о чем ему хотелось плакать, была живоосотзнанная им страшная противоположность между чем-то бесконечно великим и неопределимым, бывшим в нем и чем-то узким и телесным, чем он был сам и что томило его. Осознание собственной ущербности, находило в нем отклик, и будто говорило: "вот я какой безобразный", а затем он ужасался этому, но вновь приходило мазохисткое наслаждение от неправильности (как-будто в нем была испорченна, или неправильно сделана какая-то шестеренка и механизм был нарушен) и прочие мысли забывались.
Иногда он стремился ввысь, в метафизические дебри мыслей, чувств, ощущений и казалось почти хватал мечту за хвост, но лишь поймав ее, он вспоминал о своей телестности и немощности и тогда его не покидало странное чувство исполнения мечты, но вместе с тем невозможности этого; чувство, несмотря на свою противоречивость достаточно приятное, но вскоре оно было прерываемо им и он вновь спускался обратно, с небес чуда к земле, матери, покровительнице, неизменно тянущей его вниз и не позволяющей забыть о себе. Он как воздушный змей устремлялся вверх, и останавливался, привязанный тесными оковами к низу.
Противоречие он терпел достаточно долго, но недавно терпению пришел конец и что-то такое внутренне, копившееся в нем годами взбунтовало. Желчь давно просилась наружу, но он насилу ее держал и теперь пришло время. Настал этот миг: словно гнойники, недавно вскочившие на внешне здоровом теле, до этого таившиеся в нутре, словно грязь из углов вылилась она - "невозможность жить с противоречием" и хорошо если бы поверхностным, так нет - глубинным. Именно из этого противоречия он и стостоял, именно из этой "недоделанности", из этого казалось невозможного, была сделана его сущность. Стоило исправить ее, и все - больше нет его. И имя было дано ему с одной стороны существующее, с другой нет - удург, тело вместившее в себя мир.
Все его жилы, все фибры его, все молекулы, боролись с желчью, но не побеждали. Наконец он решил покончить с ней раз и навсегда, уничтожив себя, разрушив утопию, которая создалась из-за противоположности его полюсов, и окунуться во мрак, оставив после себя сто слепящих до слез воспоминаний, одно печальнее другого, печальнее оттого, что тот мир который мы видим и который мы любим, не существует на самом деле. Мы как ночные бабочки - бьемся об стекло, видя перед собой свет, и стремимся к нему, но не понимаем невозможности быть с ним. Вечность, к которой стремился город, запахнула перед ним свои врата и время стало давать свои плоды. Именно как сквозь пальцы текущий песок, время неумолимо приближало час решения собственной участи. Хотелось спросить, при приближении этого мига: "почему именно сейчас?", но ответом было гулкое эхо стекла, сквозь которое мы так безнадежно пытаемся проникнуть.
Вокруг много огней, но мне нужен именно тот, невозможный, противоречащий всему с самого начала, с древнейших времен и потому такой желанный.

2.
Настал час выбора и он выбрал - сохранить себе жизнь, в назидание потомкам, остаться жить в вечных муках противоречия, жить и страдать, и тем жить.Он сохранил ничтожную для себя жизнь, и горько заплакал. Он сделал выбор - возможно не самый правильный, но он его сделал.

Описания персонажей

1) Внешность он имел достаточно примечательную - четко очерченные брови, и тонкие губы, придавали его лицу аристократичный вид, а вечно недовольное лицо, давало ему некий ореол эксцентричности. Стиль в одежде не был особо вызывающим, но все же придавал ему
странности, которая граничила скорее со страхом, нежели с презрением. По одежде сразу видно - этот не шутит. На ногах красовались испанские туфельки, по виду как сапоги со шпорами, только сильно урезанные. Если подняться выше, то - полосатые брюки, заканчивающиеся гораздо выше пояса. В эти явно великие по длине, но безупречно подходившие по размеру штаны, обычно заправлена рубашка с рисунком - "треснувшее сердце". А поверх - длиннополый плащ, едва не волочившийся по земле, серенького такого цвета, с "погонами рядового" на плечах. Руки по локоть заправлены, словно их обладатель вот-вот начнет работать, но на самом деле, его редко увидишь за определенным делом,
скорее увидишь его праздно шатающимся по округе или выпивающим. Образ
в одежде довершал длинный шерстяной платок, торчащий из кармана
и самодельный кастет из веревок на руке. С ним он не расставался никогда, и
даже один, сам с собой, он не снимал веревок. У него было много привычек, и это
лишь одна. Например, трезвый, он ходил, шатаясь, как пьяный, а выпивши, передвигался
совершенно по-обычному, нисколько не следя за равновесием.

2) Татьяна была из тех женщин, что не разят наповал, и не очаровывают с первой минуты знакомства.
Лишь, после того как взглянешь на нее в сотый, а то и тысячный раз, начинаешь подмечать то, что раньше упорно скрывалось под косметикой, под шерстяными, вязаными свитерами, под недамской обувью, под молчаливостью. Глядишь - и диву даешься, какое
сокровище все это время было рядом с тобой, какая внутренняя красота. Под невзрачным внешним одеянием, милейшая женщина, которой нужен только ты и которая только тебя ждет. Одевается она неброско, так, как не одеваются женщины в наше время.
Длинная юбка, тяжелые и большие ботинки, кожаный корсет на хрупком теле, и поверх всего вязаное пончо, прическа - завязанные в тугой узел волосы с воткнутыми туда заколками. На первый взгляд - ничем не примечательная особа. Это как старое вино, понимаешь только с жизненным опытом, что таится в его горечи. Пьянящая женщина, вот кто такая Татьяна, вот кто бродит по нашим темным проспектам.

3) Вавилонская блудница, красавица, совратительница, как только ее не называли. Всем своим видом она источает похоть, а на ее полудетском лице навсегда поставлена печать порока. Полуприкрытые глаза, томный взгляд исподлобья - вот что замечаешь, когда впервые ее видишь. Прокуренный голос тихо призывает тебя следовать за ней. И ты не можешь отказать. Она не привыкла молчать, но не от недостатка воспитания. Не стоит судить ее строго, просто у них нравы такие. Она всегда готова помочь тебе. Трогательное сочетание наивности и возможности воспринимать все новое, каким бы оно не было - потрясающее качество. Она рождена для жертвы, и она исполнит свое предназначение. По первому впечатлению, она может показаться глубоко несчастной, но это не так. Она рада тому, что может приносить пользу другим. Ее не интересует собственная выгода.
Одежда на ней всегда хорошо простиранная и выглаженная, но весь год она ходит в одном-единственном наряде, который больше открывает, нежели закрывает. Некоторая жеманность в поведении, легкое покачивание бедром - и она сводит с ума. Она роковая женщина и безумная женщина.

Жизнь в городе

В городе порядки устанавливаются ходом вещей, как и везде, но не самими людьми. Тем не менее, для себя жители устанавливают распорядок сами, руководствуясь здравым смыслом и толикой глупости. Что я и хочу вам поведать.

Жизнь простых людей в городе.

Мужчины – рабочие и мужчины – служащие.

День их начинается задолго до рассвета - сладко потягиваясь, они вылезают из теплых постелей, согретых телами комнат, в холодную, неуютную правду жизни. Собираются, съедают заботливо подогретые женами завтраки и, переломав хребет рыбе, они выходят на улицу. А там еще засветло. Не так, что бы темно, но и не день, скорее обволакивающий сумрак. В звенящей тишине рассвета, они достигают заводов, и, предварительно сожмурившись (словно желая прогнать ночные сновидения), входят в большое здание и скоро по-простецки втягиваются в деловую суету работы. Шлифуя детали, закатывая консервы, очищая от опилок доски, они проводят полный забот день за своим местом, никуда не сходя, лишь изредка перекуривая махоркой, что привозит регулярный состав. День сменяется вечером и смена заканчивается. И вот они снова в полутьме продираются через пустые, никем кроме воров не обжитые склады, проходят сюрреалистическое логово Ольгимского и, потупив очи, возвращаются домой. Привычно скрипят несмазанные петли и все так же радостно дети приветствуют отца. Озабоченные трудами, мужчины еще пару часов бодрствуют и успевают приласкать жену, заглотнуть холодный ужин и, возможно пропустить стаканчик-другой тягучего твирина на ночь. Времени остается разве что на сон. А назавтра все повторяется.
Но другое дело выходной! С самого утра не надо никуда торопиться: не стоит спешить - до вечера еще далеко. Можно успеть снарядить компанию в кабак или подбить старый диван, а потом, разобравшись с мебелью, женой и ребенком, лихо дебоширить на Шнурочной площади, задирать местных пацанов, высмеивать вместе с Марком Бессмертником город и ни о чем не беспокоится. Или наведаться в степь, осмотреть термитник придирчивым взглядом и прикинуть, сколько нынче в магазинах стоит хлеб. Лишь поздней ночью рабочие понимают, что времени совсем не остается, а надо еще помочь жене, разобраться с долгами и заесть прошедший день на общей кухне. И они лихорадочно хлопочут, боясь не успеть, а воскресенье к тому времени уже кончается и назавтра опять противное пробуждение, и труд, работа, служба.
И внутри у мужчин может и бурлит, бьют ключом мечты и стремления, но жизнь у них одна, и другой они не знают, кроме как изо дня в день повторять заученные уже давно на зубок телодвижения, думать как надо, а не как хочется, и получать за свой труд не столько, сколько стоит загубленная жизнь, а столько, сколько хватает для ее поддержания.

Женщины – домохозяйки и молодые женщины – жены.

Если город и оживает, то только с женщинами. Часов в девять они бодро вскакивают из пустых и холодных кроватей и бегут, в пижамах, умываться, что бы прогнать сон и стереть из памяти ненужные переживания. Едва проснувшись, их начинают терзать дети: «Мам, дай пить, кушать, я пойду погулять…» Прибегает вся в слезах дочь, и ревет в мамино платье, сын, лет двенадцати от роду, целыми днями пропадает и затевает что-то нехорошее вместе с двоедушниками. Но женщины стойко сносят все семейные дела и по обычаю стирают, готовят скудные обеды, скучают по мужьям и успокаивают дочерей, сыновей. Иногда прогуливаются по городу, заглядывают в продуктовые магазины, аптеки (если не дай Бог, кто заболеет), долго и тщательно выбирают себе бусы, но, так и не купив их, заглядывают в гости к соседкам, подругам, матерям. Разговор в гостях ведется все по хозяйству, о том, как правильно застирывать брюки и кипятить молоко. Женщины жалуются на мужей, мол, какие пьяницы, но подобные проблемы у всех и это говорится вместо приветствия. Разговор плавно перетекает в полушепот и женщины, с заговорщескими лицами обсуждают уклад. Вдоволь насплетничав, поговорив обо всем, домохозяйки возвращаются в дом и снова ищут себе работу – протирают и без того чистые полы, моют посуду с остатками вчерашней ссоры и тихонько про себя напевают старинную песенку о Боссе Пременгиоссе, который сотворяет мир. А мысли о чем-то отвлеченном, необъятном, что, кажется, сидит у них внутри и неизменно подтачивает их, лишая красоты, здоровья, заставляя выпадать зубы и появляться морщины.
Часов в пять женщин, ожидает поход к правителям, если они подрабатывают у знатных семей. И они складывают, сортируют, вещи и чистят до блеска паркет. Едва смеркается, они поспешно собираются и возвращаются в жилище. Дома их ждет готовка – приходит муж. Очищаются лимоны, кипятится вода и к приходу мужчины, вся семья чинно садится за стол и, давясь, хлебает горячий, невкусный суп, похожий на похлебку. Беседа ведется, как положено, после еды, когда дети ложатся. Жены расспрашивают мужей о заводе, о том, как проходит день, и получают в ответ невнятное бормотание о кружке твирина и дикой усталости. Женщины вздыхают и повинуются.
В воскресенье их ждет тоже, что и в выходные, только с оттенком праздника. У Собора собираются парочки, и женщины завистливо смотрят на них, стараясь не обращать внимания на монструозную башню за Горхоном. Иногда (очень редко), мужи приглашают женщин в кабак и под ритмичное постукивание музыки, напиваются до беспамятства, а потом, шатаясь, пугают окрестную детвору своим растрепанным видом. Весь день домохозяйки наполнен деловитой поспешностью и суматохой. Ведь столько всего нужно успеть! Но мне кажется, они упускают главное, истинное и не желают думать об этом, оправдываясь занятостью.

Юноши – прожигатели жизни.

Можно сказать, что юноши единственные, кто не занят рутинной работой. День их проходит в созерцании, они наблюдают все, что можно наблюдать: как летит, рассекая воздух и под каким углом лист, сколько шагов от дома Лары Равель, до Юлии, почему рабочие все похоже одеваются, почему Симон заботится о городе, и бесчисленное множество этих «почему», занимают их с пробуждения. Ночуют они либо у знакомых, либо не спят всю ночь, пьянствуя в кругу друзей и много позже того, как солнце взойдет, отправляются на поиски приключений. С часу до пяти студенты передают письма, помогают разгружать телеги, зарабатывают на жизнь всеми возможными способами. Не гнушаются и драк, частенько подвыпивши, разбивают носы и сами получают в глаз. А после шести часов начинается их время. По обыкновению, молодые люди отправляются к Юлии и дискутируют на разные темы, от того, пустует Собор или же в нем живет дух, до того, каким путем лучше дойти до Каменного двора. Частенько, после того, как поедят и подзаработают, юноши приходят к Владу и помогают ему в исследованиях степи и ее сказаний. Сам предмет их не занимает, важно лишь то, что их могут заметить и оценить сильные мира сего.
Находясь в постоянном поиске, юноши бросаются из одной крайности в другую – могут весь день просидеть в «Factum Ectis» (название приблизительно) потягивая экстракт, а могут целый вечер читать философские работы и изучать трактаты по оптике и анализу. Вся неделя – сплошные праздники, юноши ничем не связанны и пока не женаты, наслаждаются вольной, непредсказуемой жизнью.
Иногда, уже ближе к ночи, юноши собираются в группы и направляются за Собор, и там общаются, под двумя мощными деревами, сидя на потертой от времени известняковой опоре набатного колокола. Близкое соседство степи, дает ощущение неправдоподобности происходящего: «Вот еще жилые кварталы, а вот уже дикая и безлюдная степь и куда ни глядишь – везде она, застилает землю до горизонта, а мы – всего лишь ее маленькая, незначительная часть». И студенты любят это ощущение, постоянно испытывают себя на прочность, продираясь через напряжение ночи, умерших сном кварталов.
Юноши, на мой взгляд, достойны уважения, ведь не всякий отважится жить без всякого распорядка, полагаясь только на сиюминутные желания. Но и им не хватает цели, вектора. Направить бы их силу в благое русло! Цены бы им не было.

Дети – подростки: заботливые девочки и воинственные мальчики.

Вставая, дети, как и все кушают, умываются, одеваются. На этом и заканчивается часть, похожая на жизнь взрослых.
А днем можно весело петь, наперегонки бегая от Капеллы до театра, можно в шутку драться, ловить рыбу в Жилке и барахтаться в Глотке, а потом устраивать «заседания» в дальней, ремонтирующейся комнате Спички, используя ведро как корону и швабру как скипетр. Если охота пофилософствовать, побояться, то можно пулей влететь к Ласке и выслушать в сотый раз историю о говорящих мертвецах и озабоченно прохаживаться возле Собора, где кончается город и начинается длань многогранника. Те, кто помладше, довольствуются каруселями и горками, сокровенными иголками, грустными минами трагиков в Сердечнике и мускатными орешками с которыми связанно много приключений, веселых преданий. Младшие живут в радужном мире детства. Тем, кто постарше, недостаточно спокойствия и их тянет на небывалые подвиги. Они забираются в чужие дома и сидят там часами на спор, ходят к склепам хозяек, Ласке, Тае, в степь и там погружаются в еще одну грань своего мира – опасную, страшную и неуютную, где главный подвиг – смелость.
Борьба между кланами мальчишек происходит вопреки наставлениям взрослым. Подростки активно строят ловушки друг другу, ругаются, дерутся и, порой, борьба становится до ужаса жестокой, не щадящей никого. Если в город приедет чужак, то ему наверняка покажется, что город находится в состоянии войны. И родители ничего не могут сделать с детьми, как не пытаются их усмирить, ничего не выходит, и матери только больше раззадоривают отроческий пыл. И он заводит детей слишком далеко, в страдание и злобу, где они не должны быть.
Дети живут особой жизнью, непонятной взрослым, где простые предметы играют сакральную роль, а, к примеру, орех – бесценный товар и не из-за вкусовых качеств, а из-за игр, в которые играют подростки. В лагере детей происходит четкое разделение ролей, мальчики – воюют, девочки лечат. Город, после пробуждения детского мира, тут же делится на несколько противоборствующих сторон, песиголовцев и двоедушников, и каждая стремится достичь некой особой цели, которая существует, но никому непонятна.
Дома дети наспех обедают, а затем уходят в Башню (и тогда долго не возвращаются), а из неисчислимого множества занятий, предпочитают игры. Например, такие, как «Эпидемия», где девочки потчуют заболевших ядовитыми смесями из хаотично смешанных антибиотиков, или, те кто старше, уходят из дома и играют уже всерьез, подражая взрослым, вместе с Ноткиным. И нет для них неизведанных уголков в городе, каждый путь тщательно выверен и найдены все ходы и выходы из боен, все места, где можно скрыться от погони, спрятаться от бандитов и переждать дождь.
Бич детей – многогранник, в нем дети проводят большую часть дня, там заключаются союзы, берутся крепости, создаются чрезвычайные комитеты, там до бесконечности любят, мечтают, фантазируют и под успокаивающе-мягкий свет «волшебных фонарей» долго не возвращаются из царства теней. Все заботы внутри граней бесследно исчезают, и чувство ностальгии, не дающее покоя, умолкает и на его место встает бесконечный, полный слез радости, особый круг многогранника, где дрожь охватывает тела от осознания безграничного детства, и теплый свет, легкий ветерок – все это необъятный, многогранник. Где кажется, возвышаешься до необозримых высот, поднимаешься над миром и, вдыхая, чувствуешь биение земной жилки, дрожание каждой скрытой струны города и болезненную близость к большому, вселюбящему существу из ничего, обитающего внутри каждого, но полностью нигде не существующего. Близость к добру, покою, единению душ и делает многогранник таким привлекательным для детей. Внутри него каждый испытывает особые ощущения, совершенно разные, похожие то на густой сироп, то на острую вилку, то на увядшее дерево, чудесным образом вновь зацветающее тремя милыми ветками.
Да, мир детей делится на две части, на ту, посреди которой находится творение Петра Стаматина и Капелла и ту, где обман и война, где Ноткин возглавляет отряды мальчишек, желающих вернуться в детство, но понимающих, что это уже невозможно.
Дни складываются в месяца, месяца в года, а дети взрослеют и, вскормленные многогранником заменяют собой поколение родителей.
На мой взгляд, в слишком странные игры играют дети. Я не знаю, как такой образ жизни повлияет на их будущее.

Утопия большой любви +18
«Есть старый замок в волшебном лесу, на берегу серебряного озера, под голубым небом. Каждый год в этом замке проводится фестиваль, посвященный магии, но не простой, а магии любви. На фестивале, проводящемся раз в год, рождаются особые импульсы. Но вот незадача – пускают туда только лиц до двадцати двух лет, наверное, потому, что эти любовные импульсы рождаются только у хорошеньких ведьм и колдунов. Форма одежды у них не сказать, чтоб очень свободная – скорее наоборот – обтягивающие прелести костюмы из латекса, плети – ну это для особых любителей – и у каждой ведьмы глубокий вырез. Колдуны же в черных распахнутых мантиях на мускулистое тело, ну а на достоинстве – конопляный листик.
По вечерам костер – все, немного подвыпив, танцуют около него бешенные пьяные танцы любви, водят обнаженными хороводы. В Большом зале происходит множество любовных сцен – туда то и приходят все днем, там и выбирают короля и королеву фестиваля: самую любвеобильную пару. Несколько судей долго прислушиваются к стонам, пока один из них не поднимет или опустит палец, в знак того, что отдает свой голос этой паре.
Обстановка в замке под стать мероприятию – ароматические свечи расставлены по нишам и сотни по пояс голых девушек постоянно их меняют, проворно балансируя между обнаженными телами. В саду уютные лавочки: на них удобно отдохнуть после бешеных хороводов, снять усталость, чтобы вечером снова вернуться к искусству любви в большом зале; в тени садов притаились качели – ждут, пока кто-нибудь радостно не запрыгнет на них. Обеды здесь устраивают шикарные – гости, зрители и участники – все едят с нагих тел, слизывая сгущенку или шоколад, и запивают из одного большого бокала вина и курят много кальянов, пуская плотные клубы, что хоть топор вешай, дыма. В празднике главное не победа, а участие. Даже при проигрыше, ночь можно продолжить в теплых отдельных комнатах с широкими кроватями и неглубоким бассейном, усыпанном лепестками роз…
Судьи не промах – на каждую ночь придумывают задания, да такие, что иногда даже трудно понять, в чем же оно заключаются. На первую ночь задание было приготовлено: пары торжественно разлучались, а вечером всем завязали глаза; раздели – но не до конца – и пустили в зал. Задача достаточно аппетитная – найти по каким-либо признакам партнера. Чего только не вытворяли колдуны и колдуньи, чтобы найти своего партнера! Одна пара долго целовалась, но потом разбежалась, поняв, что вовсе не они были до задания вместе. Другой, его звали Пьер, долго ощупывал грудь незнакомой девушки, пытаясь найти знакомые черты и, видимо прельщенный большим размером, счел, что это и есть его девушка, хотя она, на самом деле в это время в другом конце зала на ощупь совокуплялась с мощным атлетом, который так же не признал ее. Но потом всем дали вторую попытку, и со второго раза Пьер все же отыскал Наташу среди соблазнительных колдуний. Вот что значит сила любви!
День подошел к концу и уставшие кавалеры отправились по покоям, чтобы набраться сил и узнать партнера еще лучше, чтобы если пришлось в следующий раз чего сложнее опознавать, то чтобы никаких трудностей не возникло! Надобно заметить также, что часть участников судьи все-таки отсеяли – это тех, кто не смог узнать свою колдунью или колдуна.
Рано утром никого поднимать не стали, все прекрасно понимали, что любовникам надо отдохнуть. Парочки бродили по парку, кто-то смотрел на кристально чистые фонтанчики, кто-то шептал ласковые слова на лавочках, а кто-то вдыхал свежий воздух и наслаждался скоростью на качелях. Но вот прозвенел горн и ведьмы с колдунами стали потихоньку собираться в главный зал.
На сегодня было сказано так:
- Кто быстрее всех доведет свою партнершу до оргазма, тот останется в игре и сможет продолжить фестиваль в качестве участника, остальные же останутся зрителями. Не забывайте, что импульсы любви не позволят вам скучать! Помните, что награда – эликсир вечной любви. Для усложнения задачи – мы прикуем колдуний к стене. Будьте аккуратны – постарайтесь не поранить вашу девушку! Всем удачи.
Прогудел рог, и парней спустили в подземелье. Самые различные позы пробовали наши участники, подходили и сзади, и спереди, вкушали самые различные способы удовлетворения. Ну и, конечно же, отличился Пьер! Его Наташа самой первой бешено закричала от страсти!
- Импульс любви! - закричал один из судей, - У нас есть победитель!
- Всем спасибо, - проговорил смущенно Пьер, и Наташа без чувств упала ему на руки; он накрыл ее платьем и понес в покои, остальное его не волновало.
Выбыло еще человек десять, но по-прежнему оставалось достаточно много, да и зрителей хватало. Ближе к вечеру накрыли стол, и довольные зрители смогли беспрепятственно облизывать соблазнительных молоденьких девушек.
Ночь была великолепной! Да что уж говорить – такой славной любви не знавали давно местные толкиенисты; запаслись они на славу – попкорн, видеокамеры, да и пару-тройку кремов для лица, так, на всякий случай. А судьи гадали, как же угодить им в предпоследний день. Порешили они сделать славную задачку, такую, что при помощи шумомера будут победителя определять.
День подошел к концу. В судейской ложе судьи репетируют новое задание, проверяют шкафы на прочность.
Утро было таким же, как и вчера: похотливо-тихим, любовно-славным. Пары снова разбрелись по садику, и то и дело можно было увидеть где-нибудь в кустах слившихся в экстазе девушек и их мускулистых друзей, причем не обязательно по тем парам, что были сначала: сказывалось действие славных любовных импульсов, что выделяли в обилии колдуны.
Звенит гонг.
- Внимание, герои любовных подвигов, доблестные колдуньи и любвеобильные колдуны! Сегодня вам предстоит узнать друга получше: для этого надо будет забраться в шкаф. Опытные измерители шумов будут следить за вами – и кто, внимание, кто из них зафиксирует самый громкий стон из шкафа, тот и объявит победителя.
В шкафу тесно, неуютно. Пьер еле помещается там, сказываются мощные плечи, а Наташа прильнула к нему. Темно, очень жарко, но они доблестно сражаются, они отважно кричат – так, что, кажется, вот-вот лопнут перепонки. Шум зашкаливает. Пьер ласкает разгоряченную Наташу – они на верху блаженства. Он обхватывает ее снова и снова, ощупью пытается доставить ей удовольствие. Но не зря тренировался он в темноте и спальне! Не зря Наташа пугала воронье, которое уселось на окнах старого замка… не зря… не передать словами тот вой, что испускают они, это надо чувствовать, и они чувствуют, хоть и не видят друг друга.
- Итак! У нас есть новый победитель – это несравненный Пьер и его любимая Наташа.
Полуобнаженный зал замолкает. Но уже через минуту никому нет дела до победителя, все что есть мочи упиваются друг другом, все усердно заняты и только толкиенисты и судьи нехотя обхватили служанок и теребят их голую грудь, предвкушая ужин. Проходит ужин, закрываются звуконепроницаемые спальни, прикрываются шторы и замок погружается… нет, не в тишину, но в сотни яростных сражений, сотни любовных восторгов. Что готовят судьи, на этот раз? до конца осталось меньше дня…
И вот наступает последний день, сегодня решится все, или что-то в этом роде: сегодня мы узнаем, кто же станет лучшим, кто получит эликсир бесконечной любви, кто будет признан лучшим, самым страстным, самым обожаемым и самым слаженным…
Пары застыли в напряженных позах со страниц Кама Сутры, любовные импульсы почти летают в воздухе - настолько напряженная атмосфера. Детские площадки в саду оккупированы толкиенистами, а судьи с чинными лицами, насколько это возможно, когда тебя услаждает любимая, произнесли:
- Итак, ежегодный фестиваль подходит к логическому завершению. Сегодня мы узнаем, кто же станет полноправным обладателям этой склянки, - судья показал участника баночку, похожую на какую-то панацею. Итак, этот эликсир, наш старый добрый эликсир, сделанный на крови возлюбленных, достанется тому, кто сегодня покажет нам готовность пожертвовать всем, ради любви, ради единения тел и душ… Видите те несколько домов, укутанных в кровавые пятна? Видите ли вы ту группу теток с плетками, обмотанных толстыми слоями тряпок и с вырезами для груди? А видите огромные облака, созданные лучшими колдуньями, что плавают между домами? Так вот, это зараженный квартал. Вы должны слиться в экстазе любви, балансируя между зараженными тетками и кровавыми домами, попутно избегая облачков.
Пары собрали всю волю в кулак, колдуньи приняли самые соблазнительные позы, какие только могли придумать; и началось…
Пьер, как бешеный пес уворачивался от зараженных, прислонив Наташу к стене, безумно любил ее, и когда их страсть была почти на вершине Эвереста, самое проворное облачко чуть было не задело их; но Пьер безумным усилием, при помощи всех своих импульсов как-то умудрился увернуться, правда, чуть не вывихнул Наташе колено, но она обхватила его мощную волосатую грудь и повалила на землю. И так, соединившись телами, они докатились первыми до финиша. Ведь их ждал эликсир бесконечной любви! Чего не сделаешь ради него?
А потом, когда фестиваль закончился, когда разъехались удовлетворенные толкиенисты, тогда судьи вручили эликсир любви Наташе и Пьеру», - рассказывал внуку дедушка, лет восьмидесяти.
- Дедушка, а что было дальше?
- Они поженились и жили долго и счастливо, ведь у них был эликсир бесконечной любви.
- А это правда?
- Конечно, правда, сынок. Ну спи, сладких тебе снов…

Одноногие одонги

4) В древне заветные времена, эзотерические знания составляли основу неразделимости души и тела. В наше время неумолимо пошел процесс разделения души и тела и каждой из этих ранее единых частей стали соответствовать различные проявления. В нашем городе - это многогранник и бойни с термитником. Если вы хотите узнать, что было изначально - обратитесь к степи. Одонги, полулюди, полузвери, сохранили в себе все то изначальное, что пытаются безуспешно найти люди и потому имеют право на существование. Их нельзя упрекнуть в отсутствии культуры, как нельзя упрекнуть аврокса в том, что он не человек. Одонгов нельзя упрекнуть в отсутствии разума, как нельзя упрекнуть наш город в отсутствии некоторых мистических начал. Они, степные жители, гораздо глубже и фундаментальнее, чем, кажется сначала. Степь для них живое, и они в какой-то мере правы, ведь способ мышления у них коренным образом отличный от нас, людей. Они не заняты мелкими, бытовыми проблемами, их не волнуют, к примеру, то, что будет завтра, они живут мигом и тем самым открывают себе дорогу в вечность. Слушая степь, они все более осознают свою сопричастность к ней. Если вы спросите, у одного из них, допустим, что такое земля, то ответом будет - мир. Если такой же вопрос задать другому экземпляру, то ответ будет тот же. Одонгов отличает от людей "коллективное сознание". Поясню. Сами по себе, одонги способны решать мелкие проблемы, составлять небольшие схемы, но главным в их способе мышления является голос интуиции, голос степи и отрешившись от поверхностных движений они выходят за пределы индивидуальной души и восходят в безграничную трансцендентальность(познание собственно умозрительных, независимых от опыта явлений), где обретают высшее духовное познание которое становится знанием всех одонгов и потому общим. Люди, как и степные жители, могут осознать свое космическое начало, но отличие заключается в том, что одонгам подобное знание дается с рождения, а люди могут придти к нему только посредством тщательной, безостановочной духовной работы. У людей - блуждающий разум. У одонгов - интуитивный.
Общение людей с одонгами и прочими созданиями степи, приводят лишь к улучшению для человека, но не наоборот, то есть одонги, общаясь с людьми, теряют возможность мыслить в независимости от ума (примером тому может служить группа одонгов, продававших квазипанацею). Поэтому, настоятельно советуем, для обогащения общаться с ними, но не давить на них, не навязывать им тесные рамки науки, логики.
Среди людей бывали и такие, кто много больше степняков достиг в единении с космосом; кто имел высший разум, сверхразум; кто полностью слился с миром, кто полностью осознавал вечность; кто не сворачивал с жизненного пути не искал истину в самых потаенных углах, а кто сразу осознал, что только тот путь, по которому идет есть правильный. Таким человеком был Симон Каин. Он существовал бы до тех пор, пока существует мир, но болезнь, поразившая мир, поразила и его, и поскольку он был единственный, кто осознал свою полную сопричастность с ним, она поразила его в первую очередь.
Замечательным примером человека, также достигшего, пускай и временного, единения с миром, может служить Петр Стаматин. Создавая свой гениальный многогранник, он руководствовался знаниями, подобными знаниям одонгов, лежащими в той же плоскости. Но поскольку он лишь изредка мыслил на уровне просветленного разума, чертежи многогранника были сделаны, в большей своей части, как чертежи подверженные логике и лишь совершив ошибку с точки зрения логики, он невольно подобрал тот ключ к душе, который не мог ему открыться в обычном состоянии. Вложив в башню всю свою духовность, Петр потерял ее для себя и не имея возможности искать ее в религии, принялся искать ее в твирине. Тем самым, став абсолютно бесполезным для города. Это отличный пример выхода на новый уровень разума, а затем деградации к блужданиям ума.
В заключение скажу, что одонги не испытывают страха. Страх для них - это каменный мешок, в который забивается душа, лишая себя возможности единения с космосом. Страх - это недоумение, недоверие к степи, то есть для них к миру. Если одонги перестанут доверять степи, то они перестанут быть одонгами, если одонги будут бояться, то спустятся с высот на землю, то уподобятся тем несчастным торговцам из термитника и потеряют свою свободу. Что такое свобода? Истинная свобода есть только у степняков - свободу нельзя ни из чего вывести, в ней нужно изначально пребывать, как пребывают в ней одонги. [Joann and Pathologic. IV-ч, 5 откр.]

4 дня под знаком одонгов

Четыре дня

День первый

Он давно уже идет по степи, беспокойно озирается, и тычет пальцем в карту:
- Здесь! Нам сюда.
Много времени прошло с тех пор, как он это сказал, а вокруг все тоже первобытное поле из разных цветущих трав.
- Посмотри на склон того холма – видишь, полынь цветет. Разными цветами – от пурпура до ярко желтого. Устали мы. Пора уже.
Вскоре он был там. Очарование «гладкого покрова» исчезло. Остались только букашки. Ползают по коленям.
- Гады земные…
Он пошел дальше. Оставалось немного еды в рюкзаке - Иоанн съел буханку хлеба. Голод немного отступил, но через час снова застонал живот. Исследователь представлял себе его немного иначе. Он думал, что «муки голода», всего лишь красивые слова, а оказалось – реальность. На полпути к следующему цветку твири его скрючило, и он упал.
- Красивый день, но похож на остальные. Хочу умереть, - и Иоанн закрыл глаза. Тишина вокруг, только ветер завывает изредка, словно глумится. Он так и хотел всегда умереть.
Проснулся путник через час, молча встал и пошел дальше по компасу, на северо-восток. Никого нет. Есть нечего.
- Хорошая шутка – подумал он и расправил плечи. Завтра или сегодня я сдохну в этой степи и никто не узнает.
- Черт!!! Как собака умру!
Он тащился вперед. Солнце уже прошло зенит и склонилось на востоке, смерть совсем рядом.
- Только наступит ночь, я испущу дух от голода, – уверял себя он. И вот солнце скрылось. Иоанн опять улегся на землю, вспомнил родных, и почувствовал что-то, похожее на черноту. Она подступила к нему и молвила:
- Ты не умрешь сегодня.
- Завтра.
- И завтра нет. И послезавтра.
- А когда?
- Не скажу, – тень растворилась. Иоанн разочарованный поднялся на колени и заорал:
- Тысяча бесов мешали мне, но я не умер, пятеро убийц гнались за мной, бешенные псы рвали мою одежду, бросали в колодец степняки, обманывали мошенники, а я все жив! И теперь не суждено ли мне умереть от голода? Иначе не может быть! До города еще трое суток, но рюкзак пуст. Я хочу пить и есть, а еще больше – дух испустить. И что же, ничего этого не будет? Как заведенный бороться, пересиливать себя. А я вот возьму и никуда не пойду, - на мгновение появилась тень:
- Оставайся если хочешь.
- Я того, да, тогда? Уж лучше застрелиться, чем здесь торчать.
- Вот незадача – нечем.
- Что ж, я расшибусь о землю, - чернота исчезла. Иоанн напоказ принялся биться головой о мягкую почву.
- Не выходит, - застонал он и отполз подальше от того места. Глаза сами собой сомкнулись, и наступил сон. Иоанну снится.
Он стоит в вожделенном городе на берегу реки и всхлипывает. Спину ломит ветер, похожий на муссон по своей силе и сырости. Глядит вокруг, и ему кажется, что вот-вот выскочит из глухих дворов несуразное такое, большое, и некрасивое – существо которое видит впервые. Подойдет к нему, нависая всей массой, с укором взглянет и спросит время. Он ответит:
- Да, секунду, – глядит на руку, а из руки торчат сорняки. Тогда он принимается вырывать их. Остаются только гниющие отверстия. Существо улыбается:
- Времени значит, не скажете?
- Какое нафиг время, ты видишь…
- Когда – ни будь, ты весь покроешься ими.
- Пошел. Прру!
И с этими словами Иоанн проснулся. Ночь. Он снова закрывает глаза.
- Ты кто вообще такой и откуда? Чего командуешь?
- Лучше помоги, - протягивает Иоанн руку существу.
- А как? Я сам весь в этом, - и оно разрывает грудь и из обнаженного серого сердца торчат такие же ростки, - Если хочешь, подергай.
- Нет. Что за болезнь?
- Нет, как мы умрем?
- Нет, мы не умрем. Мы сдохнем.
- Да, ты спаси меня.
- Но как?
- Дергай!
- Ни за что!
- Ты обречен дергать! – существо прикладывает насильно руку Иоанна к сердцу, - Чувствуешь, бьется…
- Пока.
- Но бьется.

День второй

Утренняя степь огласилась криками и улюлюканьями. А вот и одонги. Удача.
Они, горбатясь, проковыляли к Иоанну и придирчиво, словно не веря, наблюдали, как он тыкал пальцем в рот, проводил руку по горлу и силился сказать.
- При…
- При. При. При, – повторил один из них, видимо главный и боясь обжечься дотронулся до тела и отскочил.
- Вет.
- Вет. Вет. Вет, - захихикали одонги. Главный, отстранив остальных, осторожно подкрался и произнес:
- Эти уюдки давно патались сесть нас. Мы хатим исследовать иг.
- Чего? – переспросил Иоанн, одонг повторил. Тогда путник уточнил:
- Ты не понимаешь моего языка, ведь так?
- ПриВетЯзыка. – опять как попугай протрещал червь, не делая пауз.
- А Бог с вами. Пойдемте. Ведите меня куда хотите. Хоть на растерзание, - выдавил из себя Иоанн и аккуратно встав, покачиваясь, пошел. Одонги свернули налево (если в степи так можно сказать) относительно дороги к городу. Путь оказался коротким – уже через десять минут, они вышли к десятке юрт из кожи. На стоянке ароматно дымились костры и суетились похожие один на одного, одонги.
Когда они пришли к костру, к Иоанну подскочил одонг с красными и слезливыми точками вместо глаз и руками, как лапы; ногами, будто двумя деревьями, воткнутыми в туловище, и положил перед ним кусок сырого мяса. Сам одонг источал сильный навозный запах, и исследователь поскорее отошел от него.
- Вы мясо не жарите? – одонг покачал головой в знак согласия, - А приправы есть? – одонг (наверное, старейшина), взял его за руку, шершавой лапой и подвел к одной из юрт. Иоанн заглянул в нее – там сидело двое миловидных, полуголых девушек и не обращали внимания на наблюдателя.
- Конечно не соль и не сахар, но тоже не плохо. Ладно, отпусти меня и дай поджарить мясо, - желудок свело, и Иоанн помчался к огню. Скоро мясо покрылось коркой и он съел его.
- А как вы добываете воду? – проводник уразумел, но совсем не то, и показал путнику другую, высокую юрту, где блеяли овцы.
- Ясно.
- А еще у нас есть рузье, - опять не понимая что говорит, многозначительно закивал старейшина.
- Да ладно! Где? – на этот раз одонг привел Иоанна к колодцу.
- Место, - прокричал одонг и убежал. Вода колодец заполнила почти до края и Иоанн умылся. Тут подбежало несколько червей. Схватили его, и понесли в ту юрту, где обитали Травяные невесты. Иоанн заговорил с, на его взгляд, самой смышленой.
- Добрый день, мадам. Вы давно здесь живете?
- Понимаете, мы нигде долго не останавливаемся. Наше племя боится людей. Одного из нас, когда он пошел собирать травы, поймали злые люди.
- И что, съели?
- Мы не знаем,
- Как тебя зовут?
- Понимаете, у нас нет имен, как вы привыкли. Мы называем, друг друга так, как нам нравится. Если ты собиратель, то тебя так и зовут.
- А путаницы нет?
- Вы посмотрите, нас так мало.
- Так было всегда? Род одонгов и вас, травяных невест, один и тот же?
- Что?
- Ладно. Вы с одонгами спариваетесь? – девушка не улыбнулась, не смутилась, и лишь легкое недовольство пробежало по ее личику. Она теребила прядь черных волнистых волос и задумалась.
- Можно сказать так.
- Вы единственная, кто знает мой язык?
- Да, только мы – травяные невесты, знаем его. Нас отправляют в города на заработки, мы танцуем в кабаках. Но вы не судите нас строго, у нас нравы такие. Нет ничего запретного как у вас.
- А почему нигде нет детей? Одонги, это ваши дети?
- Не знаю. Может быть. Перед тем, как происходит оплодотворение (я не уверена, что оно вообще происходит) нас обкуривают травами и мы ничего не видим и не чувствуем. Потом мы совершаем ритуальные пляски у костра. Почитаем, - девушка возвела руки к полу, - Суок.
- Я могу у вас остаться на некоторое время?
- Нет. Это табу. Мы не оставляем людей среди нас. А иначе – другие племена нас убьют.
- Вы враждуете?
- Нет. Мы связаны рядом обязательств с Инами. Они почти как люди, только живут в степи. У них свой язык и обычаи. Но они относятся с нами, как с рабами.
- И ты не знаешь почему?
- Нет, - сказала она и закрыла глаза. Иоанн понял, что пора уходить.
Все оставшееся время он наблюдал за червями и записывал все, что могло пригодиться. Так и прошло его время до позднего вечера, когда он, взяв немного еды, ушел от одонгов и продолжил путь к городу, сверяясь с компасом.


День третий

Всю ночь Иоанн тащился, как букашка по степи. Встретил рассвет, и все в той же обстановке (разве что провизии становилось меньше), уныло размышлял, глядя на однообразное небо с какими-то странными, нависающими облаками, и поле, изредка прерываемое молодыми, чахлыми, деревцами.
- Если невест специально заставляют терять сознание, то здесь есть тайна. Но, пожалуй, не такая уж загадочная и неразрешимая. Скорее всего, либо поверья, традиции, либо желание скрыть какой-то факт. А может и то, и другое. Что мы знаем об одонгах, что мне говорили товарищи, размахивая статьями и газетными вырезками перед носом? Что одонги – опаснейшие, твари, что разрывают и глотают все, что движется. Хватают девушек-степнячек и насилуют, но мыслят (как говорил один господин) на уровне коллективного сознания и чуть ли не высшего разума. Это разум им говорит пугаться чужаков, избегать людей, посылать девушек на заработки, это он велит им подчиняться Инами, воинственному племени кочевников (как монголы), и в том же духе?
Вполне уместно допустить, что одонгов рождают травяные невесты. Но кто, позвольте узнать, рождает их самих? Уж, не от одонгов ли происходят эти милейшие создания? Чушь. Не может быть такого. Но тогда кто их отцы? Может быть люди?
Скорее всего, одонги образовались от одного кочевника-урода; когда он переспал со степнячкой, их вместе изгнали из племени. У них родился сын, похожий на отца и понеслось. Я, так понимаю, женщин у них не рождается, то есть черви – неполноценное племя. За долгое время, они увеличили популяцию, но остались на том же уровне развития. А травяные невесты – это девушки из племени Инами, они обмениваются: одонги им рабочих, они им девушек (тому, что Травяные невесты не из племени одонгов, свидетельствует и тот факт, что людские девушки частенько становились «невестами»).
Версия выдвинута. Назову ее «теорией уродца». Остается только собрать больше фактов, обосновать доводы и, прибыв в город, встретится с неким Владом, который, как мне втолковывали коллеги, изучает поверья одонгов. А потом, вероятно, собрать все это воедино, записать и, глядишь, года через два, выйдет свеженькая, - Иоанн улыбнулся, - Только отпечатанная книга, а на ней – мое и еще несколько имен. И место в галерее славы исследователей мне обеспечено. А как иначе – сам себя не похвалит, никто не похвалит, - Путник присел отдохнуть. Перекусил (но не горло) сырым мясом, тщетно пытаясь развести костер – ветки принимались, но почти сразу гасли, и продолжил брести. Целый день он обдумывал свою версию, спорил сам с собой, опровергал. До тех пор, пока не издалека, пока еще мутно, не проявились очертания города.
Он встретил гостя угрюмо, как полагается – не вышли хороводы встречать его, не прибежали женщины с хлебом и твирином, а тишина и слякоть приветствовали его и темная, зовущая мякоть подъездов. Последний шаг он сделал в припрыжку, убегая от степи, и долго оглядывался по сторонам, пока под фонарем (уже было совсем темно) не сориентировался по карте, где дом Влада. Но идти туда Иоанну не хотелось. Он представлял себе сцену встречи:
- Приветствую коллега!
- Всегда рад видеть!
Но Влад был бодрым и веселым, а не сонным и раздражительным. Поэтому Иоанн решил подождать утра, а пока заночевать где-нибудь в гостинице. Но к несчастью ни одного постоялого двора не было! Путник стучался во все двери, жаловался, чертыхался, но везде ему отвечал покой и умиротворение. Но тут, о чудо! Одна дверь скрипнула и поддалась. Иоанн попал в управу – туда, где тюрьма. Не долго думая, он заночевал в одной из камер.

День четвертый

Проснулся он от пристального взгляда. Едва открыв глаза, Иоанн получил увесистый толчок под ребра.
- Вставай! – прохрипел мужик в причудливом костюме птицы и дернул Иоанна.
- Вы кто такой?
- Встречный вопрос, а ты?
- Я – исследователь.
- Да ладно, пьянь ты, вот кто. Чего тебя принесло в тюрьму?! Хочешь остаться? Ну это я устрою.
- Подожди. По какому праву вы меня пинаете?
- Так по рангу положено.
- Пошли к начальнику. И пусти ты!
- Ишь чего захотел! Ему некогда, всяких алкашей принимать. Дел и так по горло. Сиди тут. Никуда не пущу. Будем разбираться, - Иоанн резко вскочил:
- Да ты понимаешь, что сейчас всю жизнь свою ломаешь.
- Мне все равно. Меня под маской никто не видит, - Иоанн как-то по звериному закричал, оскалился и проворно ударил ногой исполнителя туда, где по идее находится живот и стремглав выскочил, оттолкнув его в коридор.
На улице он минут пять бежал к странному дому. Утро выдалось «замечательным». Совсем не так он планировал начать первый день в городе, не дракой, а торжественным вхождением в плавную жизнь города, хотел стать чем-то вроде его талисмана и постепенно думал наладить отношения с правителями, преуспеть в исследованиях.
Минуты две Иоанн топтался на пороге кирпичного дома Влада и, решившись, тихонько толкнул дверь. Она оказалась заперта.
- Простите,… Вы не знаете, где Влад? – налетел путник на женщину.
- Ой, нет, откуда же мне знать? У Ольгимского Старшего спросите, - и она рассказала, как к нему пройти.
Весь день прошел в тщетных поисках и знакомствах, удивлениях и радостях. Часов в одиннадцать Иоанн заявил Владу:
- Все, завтра начинается новая жизнь.
На этом и закончилась нелегкая дорога до города в четыре дня.

А тут будут неприличные фанфики по Мору?

Мастер, блин, я бы сейчас все нафиг это удалил. Совести у тебя нет - выложил что-нибудь бы сразу, и не создавал бы пустых тем.

Скорее - Мастер интриги, блин!

А чё все сразу накинулись-то так )
Пущай человек сделает сначала, потом выложит.
МАСТЕР нормальный парень.
Может мне тоже свои фанфики в отдельную тему бросать?

Хм-хм-хм Хорошо! Как много народу сразу откликнулось на пустую тему! И ещё помусолии её... Хорошо! А фанфики ждём, выкидывай Мастер, ждём с нетерпением.

Я сделал несколько работ, но по техническим причинам кинуть их сегодя не могу - надо перекинуть их, а я дискету куда-то сунул. Пока я здесь соберу все свои старые работы.
Неприличные фанфики также будут.
Собственно потому и святотатство...

ВСЕ СТАРОЕ, ЧТО КАСАЕТСЯ МОРА Я ВЫЛОЖИЛ В ПЕРВОМ СООБЩЕНИИ. СКОРО ВЫЛОЖУ НОВОЕ

Может, Пьер и Наташа это и хорошо (особенно, если Пьер Стаматин), но народ хочет своих Героев. ИТД ИТП. Такое будет?

Ладно, инку, специально для тебя напишу.
У меня уже есть жизнь после того, как многогранник разрушен, предсказания пророка о море, самозванка лишает себя дара, Петр Стаматин записывает кое-какие свои мысли и на него находит приступ эротизъма, дети играют в песочнице и почти говорят с Бакалавром... бурах начинает... а впрочем выложу и посмотрите

Слушайте, народ, предсказанья

В городе стояла привычная июльская жара. Палило. На улицах по-летнему тихо. Птички перелетали с дерева на дерева и переговаривались, как заговорщики. Брел по улице прохожий, низкого роста, искал, где бы спрятаться от солнца. А оно в самом зените: скрыться от него можно только в домах. Открыть окна и жадно глотать несвежий воздух. На таком зное есть совсем не хотелось: все продуктовые простаивали в ожидании покупателей. Зато много народу в аптеках: старики ходили туда за успокоительными. Утомительно скучно. Делать на улицах совершенно нечего, ребятишки спрятались в домах, и читают одинаковые книги; даже не просили милостыню, представляете?
Люди не подходили и не смотрели в окна особняков, не ждали решения каких-нибудь вопросов. Стучали рабочие на заводах, заколачивали консервы. Время упоительно медленно приближалось к вечеру… город лишь этого и ждал, как спринтер перед стартом. Едва спадет жара и хоть немного уйдет солнце, из дому выйдут люди. Единственно вечером и ночью, город действительно бурлит и живет настоящей жизнью. А вот днем… кажется, крикни, позови, стрельни, разбей – решительно никто не заметит. В такую погоду любой город умирает.
Так проходило лето. Бойни работали как обычно, но мясники и те утомились – это было заметно по их хмурым лицам, таким, будто они недавно узнали печальную весть. Шум поезда, крики детворы, стук стройки и гул степи – вот всё, что слышалось на улицах. Всласть наслаждались философы, такой тишины они давно ждали. Правда к ночи она спадала и заменялась шумом базарной площади: молодежь крепко выпивала, а потом их растаскивали по домам. Люди ругались, выплескивая в прохладе накопившиеся за день эмоции.
Но вот однажды, в такой же серый день, по улицам поползли тревожные слухи: ходил какой-то сумасшедший в маске, и предсказывал будущее. Вот что он говорил, собирая толпу зевак:
- Вы не знаете, какое горе вскоре постигнет нас. Город. Сожжет его дотла! А я знаю, и пришел поведать вам об этом. Узрел я это в заключении, ибо мысли мои были собраны и серьезны. Ничто не мешало мне! Придет время, скоро осень – тогда и сбудется мое пророчество. Первым умрет старик Симон. За ним убьют Исидора. Потом начнут загибаться простые люди, язва поползет по земле... И будет обладать разумом и даже неодолимой волей. И придут спасать город трое чужеземцев. Один – сын Исидора, второй – столичный ученый и наконец третья, - девочка-самозванка. Но не смогут совладать они с мором, с этой безумной силой. И когда треть населения не уверует, чужеземцы будут применять всю свою силу и власть. Придут посланцы властей и армии. Город решат уничтожить. Но чужеземцы предложат другой выход, ибо каждый будет думать, что мор начался по разным причинам! Когда сойдутся в решении, взорвут либо город, либо Башню. Может, оставят и то и то, но ценою людских жизней. Выживет каждый пятый.
- Пойдем, он безумный. Глупости говорит. Ерунда это. Вот выдумал то… - размышляли люди и не верили ему. Хотя кто бы на их месте поверил этому странному типу?
Этим странным типом был никто иной, как крысиный пророк… он еще много чего говорил, много лжи, много правды. Народ не отличил зерен от плевел: если кто и внимал ему, то безраздельно доверяя. Крыс пророчил смерть каждому, кто усомнится в его словах. Может потому, так много людей и умерло?
А скука продолжалась. Жизнь шла своим чередом, пока не пришла осень.

Копошатся тут


- Маша, передвинь того хлыща то к бойням.
- Погоди, а чего он там забыл? И откуда слово такое: «хлыщ».
Передвинула.
- Да он же вчера его говорил, не помнишь что ли?
- Разве? А по-моему, ты врешь. Его говорил второй, длинный такой.
- Да и папа мой говорил! Когда мы еще с похорон возвращались. Он показал мне такой кнут и назвал его хлыщом.
- Так то кнут, а это доктор. Разные вещи вроде.
- Ну ты передвинула?
- Ага. Вот теперь он там. А что он там делает сейчас?
- Как что? – возмутился Николо, – он там гуляет.
- Ха-ха. Город рушится, болеет, а он гуляет.
- Ну он это… ищет что поесть. Кушать надо ему, проголодался.
- Он же ел только вчера?
- Ну там вроде больше надо есть.
- Ага. Но все равно дурак набитый. Так, это тоже заражено, - и Маша насыпала на квартал возле боен немного песка сверху.
- Там же доктор!
- Ну вот пускай лечит – у нас тут тоже доктора это делают. Помнишь, тоже вчера приходил к тете толстой и что-то ей говорил. Это он ей лекарства прописывает.
- Не… лучше порошочков ничего нет.
- Ага. Ничего и нету кроме них, что помогает.
- Так этот, длинный, мясник то, придумает чего-нибудь.
- Придумает он… Жди! Дурак он тоже. Ничего они не придумают.
Маша задумалась и посмотрела на город.
- Он щас на заводах.
- Че он там?
- Думает.
- Пусть идет к Катерине.
- Она же его ненавидит!
- Все равно пускай идет. У нее, мол, есть задание для него.
- Какое такое задание?
- Ну чтоб перестать ненавидеть…
- Помочь надо ей что ли?
- Да.
- Ага, пускай.
Маша передвинула Бураха к особняку Сабуровых.
- А девочка? Что с ней?
- Да сама разберется. Не просто так мы их вылечить пустили. Все равно уже ненужные. Нам бы самим не умереть.
- Пока эти есть, мы проживем. Они вот город вылечат и нас тоже.
Прошло четыре дня. Маша с Николо стали все чаще появляться в песочнице. Их квартал заразился, а она находилась в пока безопасном парке. Тут их мать была спокойна за них. Пусть играют.
- Глянь ка! Город ожил! – потер руки Николо.
- Это как так?
- Мы вчера Бураха в бойнях видели, а сейчас он уже у собора.
- Как будто знает, что мы принесли.
- Не знает… он тоже что-то ищет. Помочь пытается. Ну фигушки ему получше что делать – он самый страшный. Мясник. Дядя.
- Как быть с тетей?
- Которой?
- Инквизитором, маминой.
- Ставь.
- Она большая слишком! – примерила Маша куклу к городу.
- Укороти ей ноги.
- А руки то большие будут!
- И руки оборви.
- Совсем?
- Дай сам сделаю.
Николо оторвал кусочек ног и рук инквизитора и кинул их к склепам хозяек.
- Ставить куда?
- В собор ставь. Он ближе.
- Может на вокзал:?
- Дура она, пускай в соборе и живет.
Маша поставила Аглаю в собор и подвела к его входу Бакалавра.

Прошло еще четыре дня. Эпидемия кончилась.

- Хочу поговорить с Бакалавром. Да и мама больше не разрешает тут играть, говорит, чтобы мы домой шли, все чисто. Пусть и они идут. Город они не вылечили, теперь придется что-то рушить. А то башня перевесит или город башню…
- Как ты его увидишь то? Поднеси к носу и посмотри, поговори. Глупости все это.
- Не… они почти живые. Пусть идет в башню. Там, папа говорил, лупа, увеличение, он нас увидит.
- Он говорил, что она волшебная! Вдруг что-то произойдет.
- Да ничего не будет. Поговорим и все.
- Подожди, а кто мы для них будем? – спросила Маша.
- Э… кто у нас главный в городе?
- Солдаты.
- Не…
- Власти?
- Вот! Мы будем властями.
- Я и с другими поговорю.
- Давай, пускай читают: «власти хотят встречи с вами…»
Бакалавра установили в башню. Прошла минута, и неожиданно он появился прямо перед детьми. Бакалавр смерил их презрительным взглядом и спросил:
- Так вы и есть всемогущие власти? Где я?

Уезжаю. Бакалавр. ТЧК

- А чтоб тебе пусто было.
- Чего это ты. Бакалавром еще называется!
- Отвечаю. Бакалавр – не деньги. Всем не понравится.
- А… - мямлит Старшина. – Да и то верно. Надо уезжать. Дело-то ты серьезное наворотил. Вон, гляди-ка, – был, стоял город, а уже вроде и нет.
- Да не вроде, а нет, – замечает Александр. – да и тот, что был – город так… по прихоти одной. В городе по закону меньше народу. Там с двенадцати тысяч, кажется.
- Ну так меньше – не больше. Что больше, тоже город. – замечает Влад.
- А ты помалкивай, коль знаешь. Не мешай людям путаться – говорит Бурах.
- Ага. Надо уезжать, вот что скажу, - снова повторяет старшина и разводит огромными жилистыми руками, - ничего тут не скажешь. Лишний и все.
- Он это задумал, пущай и расплачивается, - подмечает кто-то.
- Твоими устами мед бы пить. Философию развели тут. Надо – новый город построим. Порядки заводить будем не такие как раньше. Разумнее. Женщин много – дети будут.
- Звери… животные… ничего человеческого, - ворчит Лара. – кому я теперь помогать то буду, да и как? Раз все умерли-то, а кто не умер, так тому уже не поможешь, самой кто бы помог.
- Да помолчи ты! Тоже мне, тут всем нелегко. Нам бы с Даниилом решить. Ты сам то как? – весело спрашивает его Андрей.
- Я думаю.
- Ага, он лучше вместо того, чтобы думать, город оставил бы – ворчит кто-то из смиренников.
- А что вам город то? Кому он сдался? Ну, подумаешь. Зато смотрите, какое чудо осталось. Да и в городе язва – все заболеем и умрем. – повторяет то, что недавно говорил ему Бакалавр, Влад.
Сам Бакалавр не знает что делать, вроде все при нем – поезжай хоть сейчас – дорога есть, денег дадут. Но как же быть с этими скандальными? Ведь полаяться теперь всем охота, старые обиды повспоминать. А он вроде как виновный. Часть его поддерживает. А другие, без других то как. Как выжить теперь?
- Ну че делать то будем? – говорит старшина, легонько постукивая по основанию многогранника. Он обращается к инквизитору.
- Все произошло так, как было задумано, уже ничего не изменить. Сами придумали, сами расхлебываем. Город не мог так дальше жить. Мор – закономерность, нарушенная логика, взбунтовавшая в самой себе, что-то одно должно было умереть. Я предлагала пожертвовать башней, а вот этот, - она указала рукой на бакалавра, делающего вид, что ничего не слышит, - сказал Блоку иначе. Теперь уже поздно возвращать его обратно. Снаряды обратно не загонишь. Разворотило сильно. Там жить нельзя. Но ведь башня оказалась чиста! Я, честно, не знаю, как могло так получиться. Надо спросить у Петра.
- Во загнула то! – прикрикнул старшина, - про равновесие. Я вам так скажу, – если на роду написано, так и будет. Уж поверьте. Земля она не терпит этого елозонья. Сказала – отрезала, взяла – навсегда. У нее сказ быстрый да верный. Вот слушали бы Клару, она может, и не ускакала бы с генералишкой этим.
- Генералишко? – переспросил злобно Виктор. – этот человек выиграл сражение, потеряв пятнадцать человек. Это тебе не быков руками зашибать. Ты можешь, знаю. А он и знает и пользу несет. Вот скажи, какая польза от того, что ты заколол Исидора? Он был душевный человек. С ним и поговорить можно было. Посидеть, выпить. За душу, понимаешь? Да и исцелить болезни мог.
- Да вот у тебя то хвори, а я здоров как бык! – разозлился старшина.
- А ты и есть бык. – ехидно добавил Андрей. – Вы кстати Петра не видели?
- Да вон же он! Я его видела неподалеку. Он перед тем как город рушили, весь свой запас твирина захватил. Думал, что не хватит, ко мне приходил. Сейчас и потребляет видно. А с вами, Аглая, я согласна. Болезнь началась из-за нарушенной логики. Я то вас понимаю, - сказала Юлия.
Мария как-то заговорщически подмигнула Бакалавру и шепнула ему на ухо:
- Пойдем к нему. Отдохнешь хоть. Ты за двенадцать дней еле выжил, так теперь хоть отметить надо.
- Точно говоришь. Отметить теперь можно. Пойдем.
И они бодро пошли к Петру. Так идут молодые солдаты домой, гордые и счастливые.
Скоро к ним подтянулся и Андрей, и Влад, и Юлия и, кажется, даже пришел Хан. Потянул затекшие суставы, посмотрел по сторонам и пошел обратно в свое царство. Ему никто не мешал. Петр бледнел и наливал: ему тоже никто не перечил. «Пей» - только командовал он, когда кто-нибудь воротил нос. «Разнесет за красоту, это можно. Можно. И еще чуточку можно. А ты что молчишь? Думаешь? Да, брат, это можно. Это честно зато. Без кривляний» - говорил Петр Марии. Потом болтали по душам, достали какие-то запасы, Даниил, уже изрядно захмелевший – твирин брал быстро и долго не отпускал – разложил в кружочек яиц; Андрей достал буханку и домашний супчик. И все было так весело, так необычно, так ново! Смиренники и термиты разошлись кучками. Темнело. Кое-кто курил и пускал кольца дыма в темноту. Никто не думал о том, как теперь предстоит выжить в степи. Скоро зима, надо запасаться дровами, да где их взять. Всюду полынь и твирь, растет, – хоть топором руби, на всех хватит. А деревца остались в городе. Придется идти за ними, пилить, а потом кроить хоть какое-нибудь жилье. Старшине налили – много больше чем другим, но хмель его не брал.
Он обещал потом еще раздобыть шкур и соорудить юрты. Жизнь начиналась.
Но вот подул первый холодный ветер, а Данковский так и не уехал, никто так и не построил юрт. Быки, которых успел вывести старшина, давно уже заколоты. Только телки дают немного молока. Твирин кончился, а приготовить и нечем. Скоро зима.
Уже на скорую руку высший свет, не обученный простой жизни, строит укрытия. Кто живет в многограннике, но там холодно, кто бегает за чем-нибудь в город, а Бакалавр дает указания, как не заразиться. Деревья все уже спилили и истопили. Отощал народ, обеднел. Как-то осунулись утописты, смиренники стали бурчать себе под нос что-то про смирение, а лиходей Гриф стал избегать всех и ушел жить далеко, вместе со спичкой. Только термиты не унывали, – они надеялись, что все наладится. Ночью дымились костры, но когда дров стало мало, решили разводить один большой, но общий. Сидели вместе. Кто-то играл на гитаре, кто спал. Напоминало это необитаемый остров и пассажиров, выброшенных на берег и оставшихся без крова.
И вот наступила лютая зима. Уже никто не выходит ночью на улицу, все как могут, греются. Всё, что вырастили за то короткое время перед ней, уже съели. Как дикие лошади, днем термиты роют снег и собирают коренья. Утописты за них дают немного дров, все, что осталось. Смиренники же облюбовали многогранник. Удобно – ничего сооружать не надо. Но холодно. Дико холодно. Словно кто-то сцепил тебя тисками и не отпускает. Ты уже ничего не сделаешь, весь в его власти. Хорошо, что холода рано отступили. Наступила весна, потекли воды. Стало сыро и хорошо.
Так незаметно пролетело пять лет. Не осталось уже ни смиренников, ни утопистов, ни термитов – все смешались. Позабылись старые обиды. Дети выросли, новые еще не успели появиться, а все взрослое население как бы постепенно постарело. Потеряла привлекательность Мария – ее высушил степной ветер. Безжалостно спился Петр, – на радость ему жители соорудили самогонный аппарат. Да и много чего изменилось. Не пели уже у костра, не засиживались до ночи. Стало тихо и скучно. Построили какие-то хибары, обжили их. Развели скот. И запахло над остатками города и гордым многогранником жильем и дымом. Жизнь налаживалась.

Эпидемии не будет

Туманным утром Клара просыпается. Сон жалит веки, и они, как стопудовые, склеиваются. Ватные ноги раскидывают листву, и Клара идет к калитке. Сегодня она выяснит, что привело ее сюда, обязательно. Калитка скрипит и отворяется.
- Клара! – трясет ее за плечи Блок, - тебе опять это снится? Опять?!
- Да. Опять тот же сон. Я не могу от него избавиться.
- Ты еще спать хочешь?
- Хочу.
- Спи. Может сегодня получится.
- Получится, выйдет… я постараюсь.
Блок уходит и говорит, уже за стеной.
- Постарайся. Ты уж постарайся.
Клара снова засыпает.
Капает. Кларе холодно. Она видит двух женщин у сторожки. Они машут ей. Сейчас, сейчас Клара подойдет. Не понимает она, конечно, что они хотят. Но может, они объяснят, что ей делать и кто она? Они исчезают, будто их и вовсе не было; на их месте появляются две маски: исполнитель и трагик. Где-то Клара их видела. В театре, нет сомнений. Что они делают здесь? Надо спросить. Клара почти падает, но подходит к ним. Они говорят, она кивает. Слов нет, – только иногда Клара слышит странные звуки рядом. Это птицы. Она не забыла.
- Клара, просыпайся. Надо есть, - будит ее женщина.
- Я спать хочу… - капризно отвечает она. – Я потом поем…
Входит Блок.
- Что ты делаешь?! Я же приказал никому Клару не тревожить. Клара, спи. Ты помнишь, что ты сделала не так? Помнишь?
- Помню… уходите…
Клара заходит внутрь сторожки: там эти две женщины, одна совсем молоденькая, с надрывом и печалью смотрит на нее, другая намного старше. Смотрит, как указание дает – власть у нее есть, это точно. Что мол, Клара, пришла, моя родная? Вот тебе то-то и то-то.
Теперь важно не поддаться чарам Катерины. Хоть это и трудно. Главное, чтобы получилось сейчас.
- Клара… Это ты?
- Меня зовут Клара?
- Да. Нам было видение о тебе. Придут в город два ангела…
Дальше! Дальше! – не слушать ее, не пускать ее когти и не пытаться даже вникать.
- Ты меня слушаешь?
Конечно, слушает, конечно. Но не слышит. Клара стоит и косится по углам. Они совсем рядом и давят; некуда присесть.
- А теперь иди к Александру. Он скажет, что тебе делать.
- У меня нет сестры! Я – не воровка. Я к нему не пойду.
- Почему?
Клара проснулась и смотрит в потолок. Срочно надо придумать, что ей ответить. Придумала. Спать.
Катерина явно недовольна, а Ласка смотрит все так же пронзительно, как будто кусочек просит. Храм, храм, подойди сюда, кусочек дам…
- Я не буду отвечать.
- Это как?
- Я сейчас погреюсь и уйду, - соврала Клара. А раз сказала, значит так и будет.
- Но ты не можешь! Пророчество было совсем о другом! Ты обязана помочь! Дорогая, думаешь, так просто было сюда прийти? Дождаться тебя?
- Мне все равно. Я никого ни о чем не просила. Я – не воровка! У меня нет сестры!
- А как же быть с большим горем, о котором говорили мертвые? Ласка слышала. Что мы с ним будем делать? Мы ведь не спасемся… будет много крови – сын Исидора все тут окропит ею. Ты должна… ты обязана, ты просто не можешь не помочь! Слышишь? Ты – должна. Ты та, кого мы ждем.
- Вы меня путаете. Путаете с кем-то. Нет у меня сестры. И этого большого горя, эпидемии, не будет! Я повторю еще раз – ее не будет, - и Клара сама поверила в это. Не будет, соврала, – не будет и правда. Сказала, как отрезала. Не будет! Не будет!
- Ты? Ты уверена?
- Точно! Я вам говорю. Я все знаю.
- Мне тоже много чего известно.
- Слово спасет. Моя ложь спасет вас.
- Но эпидемия должна быть! Город уничтожает сам себя! Чуду – не жить.
- Не надо беспокоиться. Все душегубы должны помочь – Бурах сделает панацею, привьет всех или как там – я в этом не сильна. Спросите у Бакалавра.
- Кого-кого?
- Ну у Танатолога. Врача приезжего. Даниилом зовут.
Катерина вся как обникла. Завязки не вышло. Но можно попытаться сыграть на другом:
- Клара, если эпидемии не будет, ты не нужна. Тебя и сестры не будет.
- Нас и так уже нет. В пророчестве было о том, что придут двое. Сестры – нет. Я одна. Я не касаюсь этого пророчества. Не касаюсь. Я ухожу.
Никто не мешал Кларе уходить в степь, гулять по городу и заглядывать в глаза прохожим, никто не обращал на нее внимания, никто не обвинял ее в воровстве и лжи. Эпидемии не будет. Она исчезла даже в замысле. Чудо сохранилось. Смирение осталось.
- Ну, как? - спрашивает Блок?
- Я остановила ее.
- Правда? – восхищается он. – Ты поистине чудотворница.
- Уже нет. Нет сестры, нет дара. Я врала про то, что ее не будет. Поверила в это. Ее не будет. Но моя ложь теперь лишила меня дара.
- Миленькая, а ты можешь еще раз попытаться, что бы с даром –то осталась?
- А зачем он мне? – неожиданно озарило ее. – все в могилу ляжем.
- Странно ты заговорила. Совсем не похожа на себя.
- Да. Я стала другой.
- Тогда давай вернемся в город, посмотрим как там? А? Ну давай – раз эпидемии не было, значит жив Симон. Давай!
- Он умер раньше, чем я ее остановила.
- Значит, жив Исидор! Живы люди! Город не пуст, как раньше. Ну же! Ну! Пошли – собирайся. Всего недели две пути, мы недалеко уехали. Я прикажу остановить поезда… повернуть…
- Зачем? Чтобы начать все с начала?
Блок плачет. Он понимает, что никогда уже они не вернутся туда. Или вернутся, но не сейчас. Клара тоже это понимает.
Она опять засыпает, но на этот раз уже без сновидений.

Вот первооснова и красоты, и искусства, и истинности, брат

Я лгал тебе когда-нибудь, бумага? Я обижал тебя, перо? Может, я был в припадке гнева или пьяный и не помню? Ты скажи, или ты не придала этому значения? Тогда что я тут перед тобой распинаюсь?! Служи мне правдой, красотой, истинностью и для искусства, бумага и перо. И не возмущайся, что я черную копоть на тебе оставляю: все равно ты создана для этого. А знаешь, для чего я создан? А… не задумывалась, не знаю, – ты ответишь. Вот-вот. Я создан непонятно для чего. Бумага! – взываю к тебе. Перо! – к тебе тоже. Вы то должны знать! На вас столько следов и проектов, что всякий позавидует. Думаешь, я не знаю, что исписанная бумага гордится этим? Что сбитое перо лучше нового, старые чернила правдивее новых? Я вот, ага, сижу тут и гордость твою удовлетворяю. Благодари, что ли.
И где твоя почесть мне, бумага? Где твоя прежняя пьяная гордость, карандаш? Почему не чертишь ты экстатичной рукой человечьей картину кремации зажаленной осами птицы? Почему не рисуешь сцену распятия или печать царя Соломона? А не можешь ты ничего без меня! Так молчите, вы, бумага, перо и карандаш. И не смей утверждать, что ты чем-то руководишь, слышишь, – кричу я, – не смей! И вы, бутылки, помалкивайте. С вами я потом поговорю, о мироздании, протяженности времени и еще о черте чём. Вы всегда так: попрекаете меня, будто я только что убил старушку или изнасиловал герань. Что смеетесь, мало я вам вчера двинул? Вон, лежит одна, вчера ее разбил. И хорошо ей, как? А уж мне то! Всю руку с вами расцарапал, а вы все равно ржете… Так получайте, гады. Меня живым не возьмешь. Да прекратите вы смеяться!!! Я не клоун. Здесь не цирк. Все тут живые. Ладно, иди сюда, самая задиристая. Отопью из тебя: будешь знать, как ехидничать.
Устали, неучи? Отдохните, умники. Я пока вот выпью… Опа! Кто к нам явился: Мария собственной персоной. Думает, что я пьяный и не в себе. Ну да… Как же! Я то уж потрезвее многих. Знаете, за что я ее люблю? Мною похоть движет, и всякие такие нехорошие мысли в голову лезут, как я ее в постель… ну поняли, бутыли? Что я только с ней не вытворял! Какие только позы мы не пробовали… Фантазия у меня богатая.
Вот наряд у нее эротичный (это я говорю вслух – прим. автора), вы только посмотрите на ее грудь, обтянутую тонкой материей! Там, вроде как соски (на наряде), а, держу пари, на самом деле они чуточку пониже.… Вот вообще, она носит одежду, которая увеличивает грудь. Там лифчик, все такое, чуть ли не бумага, кажется. Ага, ты, скверная. Надо ее спросить. Пускай снимет с себя платье.
- Мария, покажи мне…
- Я поняла, что ты хочешь уже давно. Давай, ты протрезвеешь сначала!
- Нет… я и так трезвый.
- Хватит заливать, - она мне говорит, совсем как девочка из соседнего двора. По-простому так. Без кривляний. Зато честно. Честно. Красиво. Искусно.
- Тогда я могу умереть… ты же знаешь.
- Слышишь! Хватит пить!
Она понесла бутылки, полные. Нет… Только не стоит горячиться, я ей говорю, не злись, мол. Что вот она с ними сделает? Держу пари, они то все увидят… она…
Я очнулся как бы новый. Перечитал то, что записал. Что за глупый приступ эротизма! Я ведь Марию люблю не из-за выступающих мест, а за душу, нрав и силу, что сквозит в ее глазах. Верьте, нет.
Но надо что-то делать, решительно, сейчас же! Не гнить тут, а как следует развеяться. Но сперва выпить… выпить. Иди сюда, бутылочка. Молчишь? Ну это пока я тебя не выпью. Заговоришь потом, как миленькая мне Мария. Заговоришь.
Что за блядство? Почему многогранник невозможно посмотреть мне, его создателю, великому чертежнику, блин…
Я расплакался. Я ведь совсем не гений. Хочется и колется. Как я говорил кому-то: вверх достойнее, на горе то. А я качусь вниз. Знаю. Но эту силу уже не остановить…
Андрей приносил мне сочиненную про нас с ним песню. Там было что-то про твирин, многогранник. Опять вспоминают! Я уже устал пить… надо… Как же иначе выжить теперь?
Пять лет, как один миг, растянутый до бесконечности. Ничего не помню!!! Ничего! И всё похеру и на всё насрать… Просто прекрасно. Просто гнусно. Достал твирин и опять, в этот деллериум, в эту печальную сказку…
Ну иди сюда, миленькая моя, бутылка…

Кокаин сегодня заменяет твирин

Бакалавр и Петр в интимной полутьме. Петр смотрел на свое отражение и говорил. Бакалавр зашнуровывал ботинки в который раз и кивал головой, хотя ему было наплевать на речь архитектора. В воздухе пахло травой.
Это происходило летом, у Петра дома. Нетрудно догадаться, что привело героев к такому занятию. Бакалавр зашел в гости к Стаматину, тот предложил дунуть. Конечно, Даниил не отказался. Курнули немного, потом еще. И так, пока не закончился весь немалый запас. Они люди прикуренные, привыкли. Теперь сидят и разговаривают на разные скучные темы, на которые им плевать. Причем каждый из них наверняка задумался о чем-то другом.
- Ты купался в горхоне? – спросил Петр.
- Нет.
- Обязательно искупайся. Это ни с чем не сравнимое удовольствие.
- Конечно. Если ты советуешь.
Потом они зудят о политике. Перемывают косточки знакомым. Заводят тему о наркотиках.
- Знаешь, - говорит Петр, - самый реальный кайф можно словить от кокаина вместе с оральным сексом.
- Это как?
- а… слушай, пока я жив и учись. Насыпаешь на головку члена кокаин. Ты представляешь, что это то же самое что внутрь, только драйвовей?
- Конечно представляю.
- Так вот. Насыпал, да. Теперь подсовываешь хуй какой-нибудь бабе. И тут начинается самое веселое…
- Что же?
- Ты безусловно начинаешь тащиться. Ага. И самое пиздатое, что баба тоже! Она может вообще не врубиться, что происходит. Ты расслаблен, а у тебя стоит как в первый раз. Представляешь? У тебя просто невъебенная эрекция! И бабу это прет. А еще ее прет от кокоса. Ты пробовал его?
- Ну один раз… - скромно отвечает Даниил.
- Один раз – мало, ты еще не успел прочувствовать всю мощь этого наркотика. Так вот… Это ни с чем не сравнимое наслаждение, это катарсис через оральный секс… гремучая смесь самоуничтожения и безграничного удовольствия! Ты можешь в то время, пока твой член потрясает сладчайшая истома, и твоя девушка буквально вся течет быть в любом месте мира, хоть в Гималаях. Ты творец своей радости, господин и раб греховной страсти. Ты знаешь, что это запрещено… Нельзя. Фу. И вот оно – ты поглощен им, съеден и обглодан великими радостями секса под кокаином… Печаль? Спешка? Нет, тебе это невиданно. Один миг – бесконечность, вся бесконечность – один миг, мешается вымысел, реальность, это длится бесконечно… тебе не надоест, нет… ты не устанешь, не привыкнешь! Вся сладость с каждой минутой будет возводиться в степень, и тебе снесет голову… Ты не поверишь, что такое возможно.
- Господи… я начинаю возбуждаться.
- То, что ты сейчас испытываешь – капля того океана, который может тебе открыться. Сантиметр от тех километров, децл, мизер. Веришь ты мне?
- Верю, я пытаюсь представить, но как ты говоришь – это можно только почувствовать.
- Угу. Думаю, что тебе надо познать земной рай. Я устрою это как-нибудь.
Они посидели еще час, и наконец, когда их отпустило, разошлись. Бакалавр вернулся домой еще в эйфории. Никого не было. Тогда Бакалавр поднялся на второй этаж, полностью разделся и начал представлять то, что пытался описать ему Петр. Женщины в мечтах принимали самые соблазнительные позы; он мысленно ласкал обворожительнейшие соски. Грудь его партнерши поднималась и опускалась. Казалось, что он на каких-то качелях мечты. Бакалавр долго не мог кончить… Он онанировал и, когда чувствовал приближающийся оргазм, останавливался и снова продолжал. И так прошло часа два.
Вечерело. Бакалавр трахнул Марию. Марию Каину, хозяйку каменного двора.

Ух, здорово, сколько понаписал. Сажусь читать...

На мой взгляд здесь собраны очень неравнозначные рассказы. Я не пытался сказать что-то радикально новое. Самые простенькие фанфики, без претензий.

MASTER превзошёл все мои ожидания. Чертовски вкусно написано. Хотя, с трудом представляю плачущего Блока и ворчащую Лару. Но ведь святотатство на то и святотатство.

"Укороти ей ноги"! "И оборви руки"! Сильно!
И вообще,мне было интересно читать.Спасибо.

Инку, это были рассказы "нормальной серии". Те самые эротические представлены лишь одним кандидатом)) но я торжественно заявляю, что у меня по плану, кажется что-то около еще четырех рассказов в задумке, а скоро - и в реализации мне очень приятно, что тебе понравилось

О, дааааа!! Мастер-сама, благодаря тебе Инку счастлива!!! Давай же, покажи что такое настоящая пучина порока!!!

Кажется, я это уже где-то слышал))) 8)
постараюсь

Могу повторить! 8) Хентайного хентая дэсу!