Не так давно возникла у меня идея написать несколько рассказов от лица любимого нашего Бакалавра, повествующих о некоторых случаях из его до-моровской жизни. Собственно, навеяно всё это было булгаковскими "Записками юного врача", портретом Дани на мониторе и адским желанием хоть что-то написать. Результаты моего "мемуарного эксперимента" буду выкладывать тут - если, конечно, читатели одобрят и вообще найдутся)
Первый рассказ - из Даниного детства.
СКАЛЬПЕЛЬ
1.
Что в первую очередь представляется мужчине, которого просят вспомнить детство? Держу пари - не добрая маменька, не воскресные прогулки всей семьёй, не строгий учитель и даже не любимые пирожные. Всё это, конечно, всплывает в памяти почти сразу – но всё же на целый миг позже, чем разодранная одежда, чужие кулаки, синяк под глазом и чья-то кровь на пальцах. Если вы были мальчишкой, вы наверняка дрались. Неважно, приходилось ли вам защищаться от обидчиков или же вы сами были из их числа – вы участвовали в этом действе, превращающем слабого мальчика в мужчину. Вы учились жизни. Вы дрались.
Нельзя сказать, что я отличался особой тягой к дракам, будучи ребёнком, - скорее, наоборот. Я знавал многих мальчишек, которые рвались в бой при любом удобном случае, желая доказать окружающим свою силу; сам же я предпочитал оставаться в стороне от дерущихся или ищущих повода. Для меня настоящая сила всегда заключалась не в победе, а в умении избежать битвы. И, как ни странно, меня уважали именно за эту, не по-детски рациональную, точку зрения.
Казалось бы, я был обречён вырасти чистеньким умником, не способным защитить себя в случае опасности. Даже мои родители со временем перестали радоваться тому, что их сын не сорванец и не лезет в драку при первом удобном случае. Да что родители – и я сам порой, уйдя хитрыми словесными тропками от очередной маячившей передо мной угрозы, холодел от страха за своё будущее: вдруг я просто не умею драться? Что же я буду делать, когда закончатся слова?
Однако когда мне исполнилось двенадцать лет, произошло то, что положило конец всем опасениям.
2.
Того мальчика звали Виктор, и с первого же его появления в нашем дворе он стал пользоваться всеобщим уважением. По двум причинам: во-первых, ему было пятнадцать – а значит, старше него во дворе никого не было. Во-вторых, у него был ножик. Самый настоящий, остро заточенный, тонко пахнущий сталью перочинный ножик с красивой кленовой рукояткой.
Зависть наша не имела пределов. Когда Виктор, насвистывая какую-то песенку, сидел на скамье и от нечего делать обстругивал сорванную где-нибудь в саду веточку, мы толпились вокруг и смотрели. А когда веточка превращалась в груду щепок, Виктор ухмылялся и давал нам потрогать лезвие – самым кончиком пальца, чтоб не порезаться, потому что оно совершенно не тупилось. И кто-нибудь обязательно восторгался: «Ух ты, острое! Небось, волос на лету перережет!»
Вскоре, однако же, мы узнали, что ножик нужен не только для того, чтоб превращать палочки в щепки. Это случилось, когда Виктор отвёл в сторону одного из мальчишек. Они говорили о чём-то всего пару секунд, а потом раздался крик:
- Эй, ножик убери! Нечестно с ножами драться!
- Мелюзга глупая, - ухмыльнулся Виктор. – Я с тобой драться не собираюсь. Гони деньги, говорю, а не то горло перережу!
Шмыгнув носом, мальчик достал из кармана какую-то мелкую монетку и протянул Виктору.
- На вот, больше нету…
- Уу, нищеброд! – сплюнул грабитель и спрятал нож, поворачиваясь к нам. – А вы чего уставились? Играйте дальше в свои бирюльки, мелочь пузатая.
- Ты зачем у Пуговицы деньги отобрал? – спросил Митя, мой лучший друг, подбоченившись и выступая вперёд. – Отдай обратно!
- А больше ничего не хочешь? – Виктор снова сплюнул и, вытащив нож, провёл пальцем по лезвию. – Слушать сюда, детки. Кто родителям расскажет, того прирежу и в помойную яму выкину.
Наступило молчание. Мне стало обидно за Митю, но я стиснул зубы – я был младше Виктора, худее него, и ножика у меня не было.
Ничего сделать было нельзя. Виктор вскоре ушёл, унося с собой деньги Пуговицы, а мы стояли во дворе, собравшись в кучку, и грустно смотрели ему вслед.
- Вот тебе и ножик… - пробормотал Бойков и замахнулся на Пуговицу: - Ты чего слабак такой, почему деньги отдал?!
- А ты бы не отдал? – угрюмо отвечал ограбленный.
Все опять замолчали. Да кто бы не отдал! Попробуй-ка тут погеройствуй, когда над тобой нависает большой мальчишка с недобрыми глазами и острым, хотя и коротким ножиком. Всё отдашь, лишь бы живым уйти. Все боялись, даже сильный и крепкий Бойков.
С того дня Виктор появлялся во дворе около трёх раз в неделю и никогда не уходил с пустыми руками. Можно представить, как чувствовали себя мы, мальчишки, которые только недавно геройствовали друг перед другом – а теперь все вместе оказались на равных, и, по нашим же собственным меркам, оказались ничтожествами. И вправду, как это называется – нас больше десяти человек, мы все уже давно друг другу доказали, на что способны… И вдруг приходит он, всего один, и мы не можем все вместе дать ему отпор! Стыдно, очень стыдно было нам тогда. Потому-то после каждого появления Виктора мы молча расходились по домам, избегая смотреть друг другу в глаза.
Лишь один раз я дёрнул Митю за рукав и шепнул ему:
- Мить, ну как же так? Нас ведь много, а он один…
- Да ну тебя, - отмахнулся мой друг, отдёргивая руку. – Против этого бугая с ножом мы и все вместе не сдюжим. Эх…
Мы отчаялись справиться сами, отчаялись ждать помощи, отчаялись хоть как-то избавиться от нашего вооружённого сборщика податей. Надеялись лишь на одно – когда-нибудь Виктор просто забудет про нас и не придёт. Мало ли как бывает…
3.
Никто не мог сказать точно, как Виктор выбирал свою жертву и выбирал ли он вообще. Едва его фигура появлялась в воротах, у нас холодело в затылках – вот, сейчас подойдёт ко мне, возьмёт за шиворот и отведёт в сторону, а там пиши пропало…
И конечно же, должен был когда-то настать день, когда тяжёлая рука Виктора ляжет на мой загривок, сминая воротник, ухватит, приподнимет так, что трудно будет дышать, и над ухом раскатится торжествующее «Пошли-ка отойдём, стеррррвец!»
И день этот настал.
- Ну, сам отдашь или карман взрезать? – усмехнулся Виктор, вертя в пальцах свой ножик. В кармане у меня лежало рубля три. Денег было жалко.
- У меня, Виктор, нет ничего, - соврал я, пытаясь не выдать себя дрожью в голосе. – Я тебе потом принесу, хочешь, завтра?
- Врёшь ведь, - заметил Виктор. – Гони монету.
Я помотал головой.
- Нисколько не вру.
Виктор кивнул и сделал пару шагов назад. Я обрадовался было – отделался так легко, да ещё и у всех на глазах! – а в следующий момент над головой моей кувыркнулось небо, земля ударила в спину, и я растянулся у ног мальчишечьей толпы, отброшенный оглушительным ударом в челюсть.
Мелочь выкатилась из кармана.
- Нет, значит, ничего? – зашипел Виктор, подбирая монеты. – Самый умный нашёлся? Н-на тебе!
Мои рёбра хрустнули под его ботинком, и я согнулся пополам, уткнувшись лицом в какой-то лопух.
- Кто ещё вздумает меня обмануть, - бросил Виктор, уходя, - всех порву.
Уже и он ушёл, и мальчишки разошлись, оставив со мной одного Митю, и боль в челюсти и рёбрах давно утихла – а я всё не мог встать. Жгучий стыд пронизывал сознание: меня ударили, на виду у всех ударили! Вот слова и кончились – а на дела я оказался не способен. Не мужчина я, нет, не мужчина…
- Данька, - прошептал Митя, трогая меня за плечо, - ты живой?
- Живой, Митька…
- Больно?
- Нет. Пошли домой…
Я поднялся, отряхнулся, и мы побрели к дому. Челюсть заныла, вслед за ней и рёбра – но надо было как-то дойти до квартиры. Что же мать скажет? А отец?
Отец… Знаменитый хирург, которого вся столица величает как спасителя сотен жизней – и нате вам, сын у него размазня и мямля. За себя постоять не может, только отбрёхиваться да выкручиваться мастер. Хороши же пойдут слухи!
Я задумался об отце, о его больнице, о сверкающе-белой операционной, где я был только один раз… И вдруг, перечёркивая воображаемую больничную белизну, в голове вспыхнула яркая и отчётливая мысль. Я им всем ещё покажу, каков я есть!
Едва дойдя до дверей квартиры, я уже точно знал, что нужно делать.
4.
Моему плану ничто не препятствовало. Отец был у себя в больнице, а мать в гостиной занималась с ученицей – оттуда слышалась то и дело замиравшая фортепьянная мелодия и монотонный голос: «Раз-два-три, раз-два-три…»
Аккуратно притворив дверь, я стащил с ног ботинки и на цыпочках, затаив дыхание, прокрался в отцовский кабинет. Строго говоря, днём мне там находиться было запрещено. Вечером же, приходя с работы, отец радовался, если я залезал в глубокое кресло в самом углу кабинета и просил что-нибудь почитать. А потом допоздна, забывая о еде и развлечениях, я листал огромные атласы с непонятными латинскими словами, в которых человек был изображён так, словно он и не человек вовсе, а огромная сложная машина.
Так или иначе, но я нарушил запрет и прокрался в кабинет днём. Дело оставалось за малым: найти то, зачем я пришёл.
Прежде всего нужно было обследовать стол – высокий закрытый стеллаж, наверху которого стоял жутковатый бюст человека с оголёнными мышцами, казался мне чем-то крайне запретным. Воровато озираясь, я подошёл к столу и потянул ручку самого верхнего ящика.
О чудо! Я угадал!
Вот он, ключ к решению всех проблем. Теперь-то мне ничего не страшно, никакой Виктор, никакие драки. Теперь я настоящий мужчина. Что там этот Виктор со своим дешёвым ножиком – у меня есть настоящий, крепкий, острый скальпель!
В ящике лежало пять или шесть скальпелей – все одинаковые, блестящие и хорошо заточенные. Выхватив один с самого верха, я провёл по лезвию подушечкой пальца, как мы делали с ножиком Виктора, и тут же, чертыхнувшись, слизнул выступившую капельку крови. Острый, очень острый.
Проверить, острее ли другие, было уже нельзя – на чистой стальной рукоятке остались отпечатки моих пальцев. Впрочем, мне было достаточно и этого.
Сжимая в руке свой трофей, я выскользнул из кабинета и заперся у себя в комнате. Моё сердце ликовало.
5.
Прошло два дня. За это время я сшил кожаный чехольчик для скальпеля из каких-то обрезков, приспособил шнурок, чтоб носить его на шее, и не расставался с ним. Ощущать приятную ношу у себя на шее было для меня чем-то сродни ощущению креста для православных. Я никому не показывал свою святыню. На ночь я снимал с шеи чехольчик и клал под подушку, а утром в первую очередь запускал туда руку – не стащил ли кто моё сокровище, пока я спал?
И вот на третий день, когда мы снова собрались во дворе, ворота скрипнули и впустили Виктора.
Все замерли. Он приблизился не спеша, как обычно, оглядел нас всех, и карающая длань, которой мы все так боялись, с размаху опустилась на Митино плечо.
У меня захватило дух. В тот момент я испугался за друга – наверное, в первый раз в жизни я тогда боялся не за себя. Я беспомощно глядел, как Виктор отводит Митьку «на разговор»… И вдруг скальпель будто зашевелился у меня на груди. «Да что же ты стоишь, ты же мужчина!» - шепнул я сам себе, сунул руку за пазуху и сделал шаг вперёд.
- Отпусти Митьку!
Виктор резко обернулся.
- Аа, докторёныш! Мало получил, что ли? Добавить?
- Я сказал, Митьку отпусти, - повторил я, медленно вынимая скальпель из-за пазухи. Сталь сверкнула на солнце. У Виктора вытянулось лицо.
- Э, ты чего, мелкий? Откуда это у тебя?
- Где взял, там больше нет, - бросил я ему в лицо, обалдевая от собственной смелости. – Иди отсюда.
- Забыл, докторёныш, с кем дело имеешь? – ядовито поинтересовался Виктор. – Да я тебя…
Он навис надо мной, сжимая свой ножик в кулаке, и я понял, что вот она – смерть…
Я зажмурился, выкрикнул что-то и наугад полоснул скальпелем.
Дальше время как будто замедлилось. Виктор выронил ножик, отшатнулся от меня и закрыл лицо руками. Мой изумлённый взгляд переходил с его резко осевшей, съёжившейся фигуры на блестящее лезвие в моих пальцах. На скальпеле была кровь.
Ладони Виктора, закрывавшие лицо, задрожали, и из-под них раздался нечеловеческий, жуткий рёв.
- Глаз мой! Глаааз! Ааааа!
Честно говоря, мне стало страшно.
- Эй… ты чего? Что с тобой? – спросил я, протягивая к нему руку.
Виктор отскочил.
- Не подходи! Ааа, черти, глаз мой! Будь ты проклят, ослепил, ослепил!
Из-под его правой ладони просочилась и закапала кровь. На рукав его, на ботинок, на плиты дорожки. Я попытался ещё что-то сказать, но Виктор отступил, развернулся и как-то странно, боком побежал прочь из двора, не отнимая ладони от лица и оставляя за собой дорожку кровавых капель.
Мальчишки смотрели на меня, разинув рты. Я как можно небрежнее нагнулся, подобрал ножик, снисходительно оглядел их всех и сказал:
- Ну, чего смотрите?
- Данька… - полушёпотом проговорил Бойков. – Ну ты даёшь! Ты ж его… прям по лицу! Кажись, бровь рассёк, а то и без глаза оставил!
- Поделом ему, - грубо бросил я, прямо-таки раздуваясь от гордости.
Митя стоял в стороне, ковыряя землю носком ботинка. Я подошёл к нему.
- Ты чего в стороне?
- Данька, ты молодец… - тихо произнёс мой друг. – Только ты, наверно, теперь дружить со мной не будешь…
- Вот ещё! С чего ты взял?
- Ну как же, - Митька шмыгнул носом. – Ты герой, ты его вон как отделал… А я и пальцем бы не шевельнул, страшно было. Тюфяк я, трус…
Мне стало жаль Митю. Я обнял его за плечо.
- Да брось ты, вот ещё глупости. Мне тоже сейчас, между прочим, страшно было.
- Правда?
- Честное слово!
Митька поднял глаза и улыбнулся.
- На вот, возьми! – я протянул ему ножик Виктора. – Героями не рождаются, ими становятся. Так мой папа говорит.
Я соврал. Эту фразу я вычитал в какой-то книге с приключениями, из тех, что любила читать моя мама. Но не ссылаться же в такой момент на дурацкие романы!
6.
Как выяснилось позже, боялся я напрасно: удар скальпеля рассёк Виктору бровь, но глаз задет не был. Однако, несмотря на всю лёгкость ранения, в нашем дворе хулиган больше не показывался.
Спустя ещё день отец заметил пропажу скальпеля, и мне пришлось всё ему рассказать.
- Двойственные у меня чувства, Даниил, - вздохнул отец. – За то, что взял скальпель, тебя, конечно, похвалить нельзя. А вот за то, что защитил друга, хвалю. Только уясни себе одно: не оружие делает тебя сильным. Настанет день – может, ещё с голыми руками придётся правду доказывать…
- И докажу, папа! – воскликнул я из угла, в который меня поставили за кражу скальпеля. – Обязательно докажу!
_________________
Царь паучий - это вам не хвост собачий!
Last edited by Княжна on 18 Feb 2010, 18:38, edited 1 time in total.
|