Не так давно возникла у меня идея написать несколько рассказов от лица любимого нашего Бакалавра, повествующих о некоторых случаях из его до-моровской жизни. Собственно, навеяно всё это было булгаковскими "Записками юного врача", портретом Дани на мониторе и адским желанием хоть что-то написать. Результаты моего "мемуарного эксперимента" буду выкладывать тут - если, конечно, читатели одобрят и вообще найдутся)

Первый рассказ - из Даниного детства.

СКАЛЬПЕЛЬ

1.
Что в первую очередь представляется мужчине, которого просят вспомнить детство? Держу пари - не добрая маменька, не воскресные прогулки всей семьёй, не строгий учитель и даже не любимые пирожные. Всё это, конечно, всплывает в памяти почти сразу – но всё же на целый миг позже, чем разодранная одежда, чужие кулаки, синяк под глазом и чья-то кровь на пальцах. Если вы были мальчишкой, вы наверняка дрались. Неважно, приходилось ли вам защищаться от обидчиков или же вы сами были из их числа – вы участвовали в этом действе, превращающем слабого мальчика в мужчину. Вы учились жизни. Вы дрались.
Нельзя сказать, что я отличался особой тягой к дракам, будучи ребёнком, - скорее, наоборот. Я знавал многих мальчишек, которые рвались в бой при любом удобном случае, желая доказать окружающим свою силу; сам же я предпочитал оставаться в стороне от дерущихся или ищущих повода. Для меня настоящая сила всегда заключалась не в победе, а в умении избежать битвы. И, как ни странно, меня уважали именно за эту, не по-детски рациональную, точку зрения.
Казалось бы, я был обречён вырасти чистеньким умником, не способным защитить себя в случае опасности. Даже мои родители со временем перестали радоваться тому, что их сын не сорванец и не лезет в драку при первом удобном случае. Да что родители – и я сам порой, уйдя хитрыми словесными тропками от очередной маячившей передо мной угрозы, холодел от страха за своё будущее: вдруг я просто не умею драться? Что же я буду делать, когда закончатся слова?
Однако когда мне исполнилось двенадцать лет, произошло то, что положило конец всем опасениям.

2.
Того мальчика звали Виктор, и с первого же его появления в нашем дворе он стал пользоваться всеобщим уважением. По двум причинам: во-первых, ему было пятнадцать – а значит, старше него во дворе никого не было. Во-вторых, у него был ножик. Самый настоящий, остро заточенный, тонко пахнущий сталью перочинный ножик с красивой кленовой рукояткой.
Зависть наша не имела пределов. Когда Виктор, насвистывая какую-то песенку, сидел на скамье и от нечего делать обстругивал сорванную где-нибудь в саду веточку, мы толпились вокруг и смотрели. А когда веточка превращалась в груду щепок, Виктор ухмылялся и давал нам потрогать лезвие – самым кончиком пальца, чтоб не порезаться, потому что оно совершенно не тупилось. И кто-нибудь обязательно восторгался: «Ух ты, острое! Небось, волос на лету перережет!»
Вскоре, однако же, мы узнали, что ножик нужен не только для того, чтоб превращать палочки в щепки. Это случилось, когда Виктор отвёл в сторону одного из мальчишек. Они говорили о чём-то всего пару секунд, а потом раздался крик:
- Эй, ножик убери! Нечестно с ножами драться!
- Мелюзга глупая, - ухмыльнулся Виктор. – Я с тобой драться не собираюсь. Гони деньги, говорю, а не то горло перережу!
Шмыгнув носом, мальчик достал из кармана какую-то мелкую монетку и протянул Виктору.
- На вот, больше нету…
- Уу, нищеброд! – сплюнул грабитель и спрятал нож, поворачиваясь к нам. – А вы чего уставились? Играйте дальше в свои бирюльки, мелочь пузатая.
- Ты зачем у Пуговицы деньги отобрал? – спросил Митя, мой лучший друг, подбоченившись и выступая вперёд. – Отдай обратно!
- А больше ничего не хочешь? – Виктор снова сплюнул и, вытащив нож, провёл пальцем по лезвию. – Слушать сюда, детки. Кто родителям расскажет, того прирежу и в помойную яму выкину.
Наступило молчание. Мне стало обидно за Митю, но я стиснул зубы – я был младше Виктора, худее него, и ножика у меня не было.
Ничего сделать было нельзя. Виктор вскоре ушёл, унося с собой деньги Пуговицы, а мы стояли во дворе, собравшись в кучку, и грустно смотрели ему вслед.
- Вот тебе и ножик… - пробормотал Бойков и замахнулся на Пуговицу: - Ты чего слабак такой, почему деньги отдал?!
- А ты бы не отдал? – угрюмо отвечал ограбленный.
Все опять замолчали. Да кто бы не отдал! Попробуй-ка тут погеройствуй, когда над тобой нависает большой мальчишка с недобрыми глазами и острым, хотя и коротким ножиком. Всё отдашь, лишь бы живым уйти. Все боялись, даже сильный и крепкий Бойков.
С того дня Виктор появлялся во дворе около трёх раз в неделю и никогда не уходил с пустыми руками. Можно представить, как чувствовали себя мы, мальчишки, которые только недавно геройствовали друг перед другом – а теперь все вместе оказались на равных, и, по нашим же собственным меркам, оказались ничтожествами. И вправду, как это называется – нас больше десяти человек, мы все уже давно друг другу доказали, на что способны… И вдруг приходит он, всего один, и мы не можем все вместе дать ему отпор! Стыдно, очень стыдно было нам тогда. Потому-то после каждого появления Виктора мы молча расходились по домам, избегая смотреть друг другу в глаза.
Лишь один раз я дёрнул Митю за рукав и шепнул ему:
- Мить, ну как же так? Нас ведь много, а он один…
- Да ну тебя, - отмахнулся мой друг, отдёргивая руку. – Против этого бугая с ножом мы и все вместе не сдюжим. Эх…
Мы отчаялись справиться сами, отчаялись ждать помощи, отчаялись хоть как-то избавиться от нашего вооружённого сборщика податей. Надеялись лишь на одно – когда-нибудь Виктор просто забудет про нас и не придёт. Мало ли как бывает…

3.
Никто не мог сказать точно, как Виктор выбирал свою жертву и выбирал ли он вообще. Едва его фигура появлялась в воротах, у нас холодело в затылках – вот, сейчас подойдёт ко мне, возьмёт за шиворот и отведёт в сторону, а там пиши пропало…
И конечно же, должен был когда-то настать день, когда тяжёлая рука Виктора ляжет на мой загривок, сминая воротник, ухватит, приподнимет так, что трудно будет дышать, и над ухом раскатится торжествующее «Пошли-ка отойдём, стеррррвец!»
И день этот настал.
- Ну, сам отдашь или карман взрезать? – усмехнулся Виктор, вертя в пальцах свой ножик. В кармане у меня лежало рубля три. Денег было жалко.
- У меня, Виктор, нет ничего, - соврал я, пытаясь не выдать себя дрожью в голосе. – Я тебе потом принесу, хочешь, завтра?
- Врёшь ведь, - заметил Виктор. – Гони монету.
Я помотал головой.
- Нисколько не вру.
Виктор кивнул и сделал пару шагов назад. Я обрадовался было – отделался так легко, да ещё и у всех на глазах! – а в следующий момент над головой моей кувыркнулось небо, земля ударила в спину, и я растянулся у ног мальчишечьей толпы, отброшенный оглушительным ударом в челюсть.
Мелочь выкатилась из кармана.
- Нет, значит, ничего? – зашипел Виктор, подбирая монеты. – Самый умный нашёлся? Н-на тебе!
Мои рёбра хрустнули под его ботинком, и я согнулся пополам, уткнувшись лицом в какой-то лопух.
- Кто ещё вздумает меня обмануть, - бросил Виктор, уходя, - всех порву.
Уже и он ушёл, и мальчишки разошлись, оставив со мной одного Митю, и боль в челюсти и рёбрах давно утихла – а я всё не мог встать. Жгучий стыд пронизывал сознание: меня ударили, на виду у всех ударили! Вот слова и кончились – а на дела я оказался не способен. Не мужчина я, нет, не мужчина…
- Данька, - прошептал Митя, трогая меня за плечо, - ты живой?
- Живой, Митька…
- Больно?
- Нет. Пошли домой…
Я поднялся, отряхнулся, и мы побрели к дому. Челюсть заныла, вслед за ней и рёбра – но надо было как-то дойти до квартиры. Что же мать скажет? А отец?
Отец… Знаменитый хирург, которого вся столица величает как спасителя сотен жизней – и нате вам, сын у него размазня и мямля. За себя постоять не может, только отбрёхиваться да выкручиваться мастер. Хороши же пойдут слухи!
Я задумался об отце, о его больнице, о сверкающе-белой операционной, где я был только один раз… И вдруг, перечёркивая воображаемую больничную белизну, в голове вспыхнула яркая и отчётливая мысль. Я им всем ещё покажу, каков я есть!
Едва дойдя до дверей квартиры, я уже точно знал, что нужно делать.

4.
Моему плану ничто не препятствовало. Отец был у себя в больнице, а мать в гостиной занималась с ученицей – оттуда слышалась то и дело замиравшая фортепьянная мелодия и монотонный голос: «Раз-два-три, раз-два-три…»
Аккуратно притворив дверь, я стащил с ног ботинки и на цыпочках, затаив дыхание, прокрался в отцовский кабинет. Строго говоря, днём мне там находиться было запрещено. Вечером же, приходя с работы, отец радовался, если я залезал в глубокое кресло в самом углу кабинета и просил что-нибудь почитать. А потом допоздна, забывая о еде и развлечениях, я листал огромные атласы с непонятными латинскими словами, в которых человек был изображён так, словно он и не человек вовсе, а огромная сложная машина.
Так или иначе, но я нарушил запрет и прокрался в кабинет днём. Дело оставалось за малым: найти то, зачем я пришёл.
Прежде всего нужно было обследовать стол – высокий закрытый стеллаж, наверху которого стоял жутковатый бюст человека с оголёнными мышцами, казался мне чем-то крайне запретным. Воровато озираясь, я подошёл к столу и потянул ручку самого верхнего ящика.
О чудо! Я угадал!
Вот он, ключ к решению всех проблем. Теперь-то мне ничего не страшно, никакой Виктор, никакие драки. Теперь я настоящий мужчина. Что там этот Виктор со своим дешёвым ножиком – у меня есть настоящий, крепкий, острый скальпель!
В ящике лежало пять или шесть скальпелей – все одинаковые, блестящие и хорошо заточенные. Выхватив один с самого верха, я провёл по лезвию подушечкой пальца, как мы делали с ножиком Виктора, и тут же, чертыхнувшись, слизнул выступившую капельку крови. Острый, очень острый.
Проверить, острее ли другие, было уже нельзя – на чистой стальной рукоятке остались отпечатки моих пальцев. Впрочем, мне было достаточно и этого.
Сжимая в руке свой трофей, я выскользнул из кабинета и заперся у себя в комнате. Моё сердце ликовало.

5.
Прошло два дня. За это время я сшил кожаный чехольчик для скальпеля из каких-то обрезков, приспособил шнурок, чтоб носить его на шее, и не расставался с ним. Ощущать приятную ношу у себя на шее было для меня чем-то сродни ощущению креста для православных. Я никому не показывал свою святыню. На ночь я снимал с шеи чехольчик и клал под подушку, а утром в первую очередь запускал туда руку – не стащил ли кто моё сокровище, пока я спал?
И вот на третий день, когда мы снова собрались во дворе, ворота скрипнули и впустили Виктора.
Все замерли. Он приблизился не спеша, как обычно, оглядел нас всех, и карающая длань, которой мы все так боялись, с размаху опустилась на Митино плечо.
У меня захватило дух. В тот момент я испугался за друга – наверное, в первый раз в жизни я тогда боялся не за себя. Я беспомощно глядел, как Виктор отводит Митьку «на разговор»… И вдруг скальпель будто зашевелился у меня на груди. «Да что же ты стоишь, ты же мужчина!» - шепнул я сам себе, сунул руку за пазуху и сделал шаг вперёд.
- Отпусти Митьку!
Виктор резко обернулся.
- Аа, докторёныш! Мало получил, что ли? Добавить?
- Я сказал, Митьку отпусти, - повторил я, медленно вынимая скальпель из-за пазухи. Сталь сверкнула на солнце. У Виктора вытянулось лицо.
- Э, ты чего, мелкий? Откуда это у тебя?
- Где взял, там больше нет, - бросил я ему в лицо, обалдевая от собственной смелости. – Иди отсюда.
- Забыл, докторёныш, с кем дело имеешь? – ядовито поинтересовался Виктор. – Да я тебя…
Он навис надо мной, сжимая свой ножик в кулаке, и я понял, что вот она – смерть…
Я зажмурился, выкрикнул что-то и наугад полоснул скальпелем.
Дальше время как будто замедлилось. Виктор выронил ножик, отшатнулся от меня и закрыл лицо руками. Мой изумлённый взгляд переходил с его резко осевшей, съёжившейся фигуры на блестящее лезвие в моих пальцах. На скальпеле была кровь.
Ладони Виктора, закрывавшие лицо, задрожали, и из-под них раздался нечеловеческий, жуткий рёв.
- Глаз мой! Глаааз! Ааааа!
Честно говоря, мне стало страшно.
- Эй… ты чего? Что с тобой? – спросил я, протягивая к нему руку.
Виктор отскочил.
- Не подходи! Ааа, черти, глаз мой! Будь ты проклят, ослепил, ослепил!
Из-под его правой ладони просочилась и закапала кровь. На рукав его, на ботинок, на плиты дорожки. Я попытался ещё что-то сказать, но Виктор отступил, развернулся и как-то странно, боком побежал прочь из двора, не отнимая ладони от лица и оставляя за собой дорожку кровавых капель.
Мальчишки смотрели на меня, разинув рты. Я как можно небрежнее нагнулся, подобрал ножик, снисходительно оглядел их всех и сказал:
- Ну, чего смотрите?
- Данька… - полушёпотом проговорил Бойков. – Ну ты даёшь! Ты ж его… прям по лицу! Кажись, бровь рассёк, а то и без глаза оставил!
- Поделом ему, - грубо бросил я, прямо-таки раздуваясь от гордости.
Митя стоял в стороне, ковыряя землю носком ботинка. Я подошёл к нему.
- Ты чего в стороне?
- Данька, ты молодец… - тихо произнёс мой друг. – Только ты, наверно, теперь дружить со мной не будешь…
- Вот ещё! С чего ты взял?
- Ну как же, - Митька шмыгнул носом. – Ты герой, ты его вон как отделал… А я и пальцем бы не шевельнул, страшно было. Тюфяк я, трус…
Мне стало жаль Митю. Я обнял его за плечо.
- Да брось ты, вот ещё глупости. Мне тоже сейчас, между прочим, страшно было.
- Правда?
- Честное слово!
Митька поднял глаза и улыбнулся.
- На вот, возьми! – я протянул ему ножик Виктора. – Героями не рождаются, ими становятся. Так мой папа говорит.
Я соврал. Эту фразу я вычитал в какой-то книге с приключениями, из тех, что любила читать моя мама. Но не ссылаться же в такой момент на дурацкие романы!

6.
Как выяснилось позже, боялся я напрасно: удар скальпеля рассёк Виктору бровь, но глаз задет не был. Однако, несмотря на всю лёгкость ранения, в нашем дворе хулиган больше не показывался.
Спустя ещё день отец заметил пропажу скальпеля, и мне пришлось всё ему рассказать.
- Двойственные у меня чувства, Даниил, - вздохнул отец. – За то, что взял скальпель, тебя, конечно, похвалить нельзя. А вот за то, что защитил друга, хвалю. Только уясни себе одно: не оружие делает тебя сильным. Настанет день – может, ещё с голыми руками придётся правду доказывать…
- И докажу, папа! – воскликнул я из угла, в который меня поставили за кражу скальпеля. – Обязательно докажу!

Ну и второй - как Даня и Андрей в юные годы в Академии проказничали.

КАБАНЬЯ ГОЛОВА

1.
- Ну, Данковский, только попробуй разбудить его раньше времени, я тебя…
- Сам смотри не оплошай, командир…
Прокравшись под самое окно, я тихонько заглянул в спальню. Было темно и тихо. В зеркале, висевшем прямо напротив окна, отражались заснеженная улица, моя макушка и макушка моего однокашника Андрея Стаматина.
- Ну чего там?
- Порядок, спит он. Доставай уже…
Чертыхаясь сквозь зубы и то и дело оступаясь с натоптанной тропки в рыхлый снег, Андрей развязал мешок.
- Помоги… Здоровая дура…
Я потянул за концы мешка. Андрей тянул в другую сторону. Внезапно мешок резко выпустил своё содержимое на свободу, и мы разом сели в снег: я – с мешковиной, а Андрей – с огромной кабаньей головой жутковатого вида.
- Страсть какая, Стаматин… Ты где её взял?
- У дяди спёр. Тихо ты, тихо…
Мы поднялись из сугроба и отряхнулись, стараясь не шуметь лишний раз.
- Слушай… А может не надо, а? Вдруг догадается!
- Да брось, Дань, как ему догадаться? Вскочит дед спросонья и обомрёт от страха, а мы подхватимся и убежим. Ну куда ему в окно-то смотреть будет? Как бы ещё инфаркт не получил! – Стаматин хихикнул.
- Ну как знаешь, как знаешь. Что, поехали?
- Давай!
Я распахнул форточку, которая и без того была открыта, натянул на себя мешок и забарабанил в стекло.
- Батюшки, матушки! Горим, Аарон Львович! Ой, беда!!!
Стаматин еле удерживался, чтоб не покатиться со смеху.
В спальне зашевелились, и грузная фигура нашего преподавателя, отделившись от кровати, метнулась к окну.
- Что?! Что такое?!
- Уррррргггууууууу!!! – заревел Андрей, тыча в стекло кабаньей головой.
Аарон Львович охнул и сел на пол.
- Бежим! – крикнул я. И мы побежали.
Не знаю, приходилось ли вам встречать на своём пути двух нашкодивших студентов, удирающих с места преступления. Если приходилось – надеюсь, вы остались живы и здоровы. Ибо мы со Стаматиным неслись прочь так, что сшибли бы по пути любого прохожего, просто-напросто его не заметив.
Добежав до водонапорной башни, которая находилась квартала за три от дома профессора Зильбера, мы остановились, чтобы отдышаться.
- Чёрт! – Стаматин хлопнул себя по лбу. – Даня, я идиот. Я голову забыл.
- Где?!
- Да кажется, прямо у Львовича под окошком…
Я нервно сглотнул.
- Андрей… Давай вернёмся, а? Заберём…
- Ты с ума сошёл? Светать скоро начнёт, а мы обратно пойдём. Проще уж сразу в деканат с повинной.
- Да брось, Стаматин! Пробежим, схватим голову и мешок и только нас и видали.
- Твоими бы устами… - хмыкнул Андрей. – Она, между прочим, тяжёлая, с такой не побегаешь.
- Я тебе помогу тащить. Ну побежали, что ли?
- Ааа, чёрт с тобой, Данковский, побежали!

2.
Наутро я встретил Стаматина в курилке на улице. Вид у него был невесёлый.
- Доброе утро, авантюрист. Чего нос повесил?
- Доигрались мы, Даня.
- Что, Львович нас всё-таки заметил?
- Хуже. – Андрей сплюнул и перекрестился. – Помер твой Львович.
У меня глаза на лоб полезли от таких новостей.
- Как помер?
- А вот так. Сердечный приступ ночью, прямо где стоял, там и лёг.
- Ты что же думаешь, что это мы его так?
- А кто же? – Стаматин кинул окурок в сугроб и вздохнул. – Конечно мы. Ты себя на его месте представь: лезет ночью в окно какое-то чучело, орёт, визжит… Тут кого хочешь удар хватит.
Я помолчал, глядя куда-то в сторону. На душе было паршиво. Вот тебе и второй курс… Мало того, что человека убили, так ведь и из Академии нас теперь попрут. Непременно попрут.
- И ведь какое совпадение… - проговорил Андрей. – Захожу полчаса назад в коридор, декана встречаю, а он мне и говорит: идите, мол, Стаматин, помогите безутешной домработнице гробик у возчиков принять для дорогого нашего Аарона свет Львовича. И Данковского с собой возьмите, чтоб проще было.
- Вчера убили, сегодня хоронить идём… - кивнул я. – Пошли, что ли?
- Пошли.

3.
Пусто и неприветливо было в доме у Зильбера. Нас встретила сухонькая старушка – домработница профессора.
- Ох, горюшко, ребятушки. Довели супостаты прохвессора до смерти.
- Какие такие супостаты? – спросил я, холодея.
- Да известно какие, ироды. Постучались ночью, когда Аарон Львович почивал, и давай личину жуткую в окно тыкать, стало быть во образе диавола в дом пролезть хотели… У прохвессора, бедненького, сердце прихватило, так прямо на месте и помер.
- Жестокие люди, - посочувствовал Стаматин.
- Не говори, батюшка, вот же разбойники-то…
Старушка проводила нас в спальню.
Зильбер лежал на своей кровати, строгий и неподвижный. Его уже успели переодеть в похоронный чёрный костюм. Было что-то чинное в его облике, всем своим нынешним величием он словно бы насмехался над нами.
- Как живой, ты глянь-ка… - прошептал Андрей.
Мы помолчали немного.
- Грех мы на душу взяли, - вновь принялся сокрушаться Стаматин. – Нет нам прощения…
- Успокойся… Мы же не знали, что так выйдет. Не казнись, Андрей.
- Эх, Даня… Как жить-то теперь? Сроду не думал, что убийцей стану…
Стаматин уронил голову на моё плечо и зарыдал. От этого на душе у меня стало ещё гаже. Вот ведь угораздило с этим шалопаем связаться… Влип, Данковский, крепко влип.
Внезапно я увидел такое, отчего у меня в глазах потемнело. Аарон Львович приоткрыл один глаз, ухмыльнулся совершенно нагло и подмигнул мне!
Я потряс головой, и видение пропало.
- Чёрт знает что, - пробормотал я. – Андрей, мне померещилось, что Зильбер мне подмигнул…
Стаматин поднял голову и выпучил на меня глаза.
- Окстись, он мёртвый…
Мы уставились на покойника… и в следующий миг нам привиделось нечто ужасное.
Аарон Львович Зильбер, покойный наш профессор, медленно поднимался со своего смертного одра. Вот он встал, вот протянул к нам свои костенеющие руки, вот открыл рот, желая что-то сказать нам…
Дальнейшее выглядело так.
По заснеженной зимней улице во весь опор неслись два студента без верхней одежды и с совершенно сумасшедшими лицами. За ними, чуть отставая, вприпрыжку бежал профессор в похоронном костюме и кричал:
- Стаматин и Данковский, стойте! Око за око, зуб за зуб! Будете знать, как профессоров кабаньими головами пугать! Завтра же в ректорат объяснительные подать! Да остановитесь вы наконец!

Я! Я читатель! Я нашлась!!! Собственно, мою оценку вы уже слышали, но я все равно скажу еще раз - как бакалаврофил я в восторге. 8)
Спасибо, Княжна, эти зарисовки, как говорят у буржуев, made my day.
ЗЫ: Аарон Львович душка.

My_Friend, спасибо!)
Аарон Львович списан почти полностью с нашего препода языкознания. Тоже весёлый дедушка)

Я тоже нашлась, читатель, да! ))))
Восторг просто! Вот даже подробно говорить не хочется, потому что чистый восторг! Спасибо Вам. Надеюсь, ещё будет? ))))

завтра еще читатель найдется %))

Я ликую!
bacchant, обязательно будет ещё) Данковский прыгает вокруг меня и диктует истории, невзирая на мою занятость)
paranoid_snake, очень жду, найдитесь поскорее)

Оу, ну всё, я нетерпеливо сучу конечностями )))
*с завистью* Прям так вокруг и прыгает?..

И правда хорошо Второй рассказ особенно понравился

С моим воображением он где хочешь запрыгает...))
На самом деле он сидит в уголке тумбочки, грустный и неодетый, и таращится на меня. Я себе после первого знакомства с Мором не удержалась и сшила маленького кукольного Бакалаврика) Он уже весь готов, только плащ ему надо сшить, а не из чего.

WirrrM, спасибо большое)

Эээм... когда я дошла до "грустный и неодетый", моя психика едва не пошатнулась )))) Но я угомонила воображалку и дочитала до конца. Вам просто нельзя его не показать, когда он будет готов, Вы это понимаете, я надеюсь? )))))))

Конечно же я его покажу) Осталось найти шкуру змеи породы кожезаменитель, а то Даня стесняется без антуража в свет выходить)
Вообще я наверняка не удержусь, и кроме мемуаров тут будет появляться моё сомнительное рисовательное и прочее творчество. Хотя лучше бы удержаться, рисую я неважно)

О боже. Не надо, не надо сдерживать души прекрасные порывы.

Неет, я лучше попридержу, а то вон в группе уже моего свеженарисованного Даньку обозвали чем-то средним между Бурахом и Сабуровым. В ходе дискуссии было установлено, что это Сабурахалавр))

боже, это просто здорово) да, да, да, совершенно данковские приоритеты %)))

paranoid_snake, рада, что понравилось) Значит, удалось мне хоть немного влезть в Данькину шкуру... то есть, в Данькин плащ?)

А вот и первое не-мемуарное, хотя и по Мору. Посвящается My_Friend - собственно, она меня и вдохновила сегодня своими рисунками)

Крысолов

Кошка выгнула спину и нацелилась в окно, так неосторожно оставленное открытым. Прыгнула и очутилась на широком подоконнике.

Да, ошибиться трудно - у него совершенно особенный запах. Так в Городе никто не пахнет. Кто победнее - пахнут пылью, мясом, твирином. Кто побогаче - морфием, нафталином или духами. Дети пахнут лучше всех - степными травами, орешками и ещё иногда порохом, совсем чуть-чуть, так, что приятно щекочет ноздри и хочется уткнуться носом в лапу и добродушно мурлыкать.

А этот пахнет не хуже и не лучше всех, а совершенно по-особому. И это даже не из-за странной кожаной одежды и этих скрипучих перчаток, под которыми шёрстка накапливает электричество и слегка потрескивает. Этот запах будто въелся в его кожу, волосы, в тонкие пальцы. Что это такое - непонятно: то ли лекарство, то ли какие-то очень дорогие духи, то ли и вообще он не пахнет ничем, а отсутствие запаха после всей городской вони кажется самым приятным и удивительным ароматом в мире. Словом, странный, очень странный, сразу понятно, что не отсюда.

Кошка неслышно прыгнула на тумбочку, а с неё на кровать, оказавшись у самого лица спящего. По его лицу пробежала лёгкая гримаска, но он так и не проснулся. Впрочем, глаза его кошка прекрасно помнила, хоть сейчас они и были закрыты. Она ещё ни разу не видела глаз взрослого человека так близко. Да что там глаза... Ни один взрослый ещё не держал её на руках и не гладил.

А может, он и не совсем взрослый. Странно это - вроде бы его все уважают, считаются с его мнением, боязливо косятся на диковинный змеиный плащ... И этот самый человек, который такой строгий и умный, идёт впотьмах к складам, вытаскивает из клетки кошку, в которую ни один взрослый даже не верит, строго наказывает детям больше не запирать никаких животных, а потом бережно выносит её на улицу, в самое безлюдное место, и отпускает. Ну где, где тут логика?

В углу раздался шорох. Кошка настороженно обернулась, почти окончательно растворившись в сумеречном воздухе комнаты. Это была крыса.

Большая, жирная, неизвестно - опасная или не очень. Но так или иначе, здесь её оставлять не годится. Не годится, чтоб по домам бегали крысы, дома - это для людей.

Крыса, достигшая было середины комнаты, вдруг с тихим писком взвилась в воздух, и у неё на шее проступили четыре круглые ранки, из которых брызнула кровь. Борьба за жизнь продолжалась только пару секунд - хребет крысы хрустнул, голова бессильно повисла.

Кошка разжала зубы, вновь становясь полупрозрачной, и мёртвая крыса шлёпнулась к её лапкам. Ну вот, теперь всё как надо. На то она и кошка.

- Кис, кис... - послышался тихий голос проснувшегося. - Навестить меня пришла? Ну, иди сюда. Кис-кис-кис...

И в очередной раз - моя горячая благодарность, Княжна.
*зловеще ухмыляясь, вышивает на красном лоскуте замысловатую литеру "Д"*

Отряд юных Данковцев, или Бакалавриат))

Вай, как мило! )) Не останавливайтесь, дорогая Княжна, ни в коем случае

bacchant, спасибо) Только если вдруг градус кавайности и прилизанности в рассказах будет повышаться - сразу наступите мне на хвост! А то не удержусь и начну писать про любимого Данечку что нибудь такое слааадкое, несмотря на всё его сопротивление)

Кстати, меня можно на "ты", я буду только рада)

И меня можно на "ты", вот и договорились
На хвост... ну разве только если совсем от него (от Данковского) что-нибудь слипаться начнёт ))

Княжна, ооо ) Даниил Данковский, освободитель кошек какая прелесть)

Он из Общества защиты животных)

в таком случае, он должен был не бороться с Песчанкой, а, наоборот, бороться за Песчанку дабы сохранить для будущих поколений редкую форму жизни %))