Надеюсь, что, несмотря на тишину, кто-то все же читает, а потому продолжу.
Сперва надо привести текст, который меня вдохновил. Вариант финала Гаруспика, некоторое время спустя. Текст принадлежит Черону и Woozzle и скопирован с их согласия из
словески по Мору на Прикл.ру.
Quote:
А ведь тогда казалось, что все и правда получится. Что будет город – живой, яркий, играющий полутонами. Она улыбалась в тот день в Соборе, рассказывая Служителю о грядущем: “Мы раскрасим этот город в новые цвета – в червонное золото и искрящийся янтарь, в нежный сиреневый и жесткий малахитово-черный, в глубокий аспидный уголь и трепетный беж с оттенком утренний зари”. Она бы могла нарисовать его, этот город будущего, так ясно видела залитые солнцем улочки, так отчетливо ощущала дыхание новой жизни. Тогда она еще умела рисовать – не кистью, грезами. Тогда она еще умела мечтать и верить в то, что мечты сбываются.
Скрип колеса – протяжный и жалобный, будто стон. Горестное мычание Боса Туроха. Что мы сделали, мама, мамочка, и что мы делаем?! Рваная рана в теле города там, где когда-то возвышалась зеркальная башня. Горячая кровь в бидонах – боль земли и ее горечь. Мы живем этой болью, мы пьем эту кровь, мы расплачиваемся за нее снами и сказками, мечтами и песнями, но нам уже почти нечем платить. Мы – нищие, у нас не осталось ничего, кроме этих стен – навечно серых.
Песиголовцев больше нет, и старые игры теперь совсем не радуют, хоть мы и пытаемся их оживить. Все стало серое, и когда выходишь на улицу, хочется просто сесть на землю и смотреть в пустоту - все не так, все неправильно, все зря... Мы пьем кровь и живем ей, мы похожи на упырей из сказок, и это так отвратительно - чувствовать, как в горле умирающе пульсирует горячая капля жизни.
Только для мясников, наверное, ничего не изменилось. У них нет игр. Они монотонно, бездушно убивают каждый день. Топор медленно поднимается и опускается, отсекая безличные части мяса, и это похоже на нас - как мы по кусочкам едим Землю, высасывая из ее прокушенной Башней артерии горько-соленую жизнь.
Она, должно быть, ненавидит нас. Она ненавидит нас, а мы не в силах ненавидеть ее. Мы не в силах отказаться от жизни, которую берем взаймы, не в силах выплеснуть поселившуюся в сердце тоску, не в силах заполнить пустоту, заполняющую наши души. Нищие духом. Мальчик, который когда-то был любопытным и отчаянно смелым, теперь практичен и благоразумен; девочка, знавшая цену одиночеству, устраивает в городе безликие праздники, и только Хранительница мертвых остается собой даже сейчас. Значит ли это, что она хранит и себя, и нас? Значит ли это, что мы уже мертвы?!
Кто-то предпочел запереться в себе, стараясь сохранить в четырех тесных стенах отзвуки тех мелодий, что звучали раньше. Быть может, им это удалось - или они просто медленно погружаются в память о самих себе, бывших когда-то живыми. Остальным просто незачем жить. Мы снова и снова приучаем себя не вздрагивать, когда взгляд не находит над крышами домов хрустальной Башни. Мы не знаем, куда идти в лабиринте тускло одинаковых улиц. Что-то кончается - воля терпеть все это, всю эту пыль, что оседает на лицах, и кровь, которой надо питаться.
Мы перестали видеть сны. Ночью мы просто проваливаемся в глухую пустоту, откуда смотрят в отчаянии ослепленные, выколотые глаза. С каждым глотком теплой подземной крови мы перебарываем отвращение, чтобы увидеть следующий блеклый рассвет.
Зачем?..
Затем. Мы уже не верим, но еще надеемся, что все может быть как раньше. Мы все еще помним, что солнечные блики могут радовать глаз и душу, что самые сладкие грезы рождаются в полночь, а вещие сны приходят под утро, что парящая в воздухе мерцающая пыль, отражаясь от зеркальной башни, сплетается в волшебные видения – осязаемые, настоящие, живые. Мы помним призрачную кошку, ведь она же - была? Или мы придумали ее сами – так ли уж это важно, если она сидела на пороге Ласкиной сторожки, точила невидимые когти о грубый косяк, и отметины эти видны до сих пор... Мы умеем выживать, умеем работать, умеем строить! Ведь всего-то и нужно – суметь воссоздать нелепый стеклянный многогранник на тонкой ножке. И все вернется, ведь правда?!
...живи, ухмыляется будто бы ветер. Работай. Строй. Ты силен, ты умел, ты знаешь, как правильно - ну же?!
Мы не умеем долго обманывать себя. Каждый раз, когда отчаянная надежда умирает, мы остро понимаем - невозможно. Тот, кто построил подобное, уже никогда не сможет повторить это. И никто другой не сможет тем более. В месте, где сознательно отказались от мечты, отрезали мечту остро отточенным ножом, настоящая жизнь уже невозможна. И это даже хуже, чем горький вкус крови и тоска при взгляде на небо. Понимание: мы живем для того, чтобы каждой клеточкой больного сердца осознавать - все кончено, и никогда, никогда теперь не будет так, как прежде.
Ниже - мой "ответ"
Прости.
Нехорошо читать забытые кем-то записи, но я не жалею.
Ты слишком устала. Ты слишком часто называешь себя Викторией. Не надо, Капелла.
Я понимаю – хрупкое равновесие, которое ты придумала, держится на одном стержне – Белой Хозяйке. Иначе Хан вцепится в глотку Ноткину, а тот не даст себя в обиду. Иначе Мишка повторит путь Катерины, а Спичка... Впрочем, ты знаешь это лучше меня, но слишком много легло на твои плечи. Слишком рано.
А я до сих пор верю в твои слова.
Мы убили Башню, и теперь мне жаль ее, но я вновь поступил бы так же. Но мы не убили мечту. Это невозможно – убить в себе мечту, пока не захочешь, чтобы она умерла. И никакие вырванные отречения не погасят бьющийся в душе огонек: "а все-таки...".
Хочешь, для тебя я сам повытаскиваю все камни из колодца возле Станции? И мы пройдем с тобой по алым, как пламя безумной осени, жилам Бодхо, услышим голоса. Голоса предков. Может, даже встретим крысиного пророка, хотя он хорошо прячется. Город жив.
Он взял тебя в каменный плен, свалился на плечи тяжестью своих домов, грузом людских забот, но он не только серый. Хочешь – пойдем в Степь, слушать ее, и я наберу твири, а потом сделаю... нет, не настой, а твирин, какого нет даже у Андрея?
А хочешь – приведу одонхе? Кажется, что они – лишь работники Боен, но они тоже умеют мечтать. Иначе, чем мы, шепотом теплых ночных трав летней степи. Многие грубы, как мясники по призванию, но есть и те, с которыми можно говорить подолгу, слушая древние легенды и иную мудрость.
Мы убили холодное чудо – чтобы сохранить другое, живое. Но я не разучился смотреть в небо. Вместо прекрасного цветка, нога которого, как обломанная кость шабнак-адыр, разрывает жилы земли, мы вырастим другой. Такой же невероятный, но живой, он будет не убивать город, а продолжать его. Единое целое, гармония, плоть от плоти Боса Туроха.
Власти уже не так всемогущи, как прежде, поверь, они уже не смогут диктовать нам условия. Надо выдержать еще немного – и мы не повергнем, а просто перерастем Закон, и он не сможет покарать нас, когда не хрустальные – живые цветы взмоют в небо.
Хочешь – я напишу Бакалавру? Он поймет. Он приедет.
Артемий Бурах