Скорее всего, последняя часть трилогии, если так можно сказать, рассказов про Стаматиных. С этой провозился дольше всего. Жду отзывов. Буду очень благодарен тем, кто прочитает сей достаточно объемный текст и он ему понравится). Я бы еще разок все перепроверил, но уже сил нет, посему не исключено, что текст местами будет поправляться от мелких ошибок и недочетов.
Сердце красавицы
(авторское повествование от лица Андрея Стаматина)
Наша жизнь – простыня да кровать,
Наша жизнь – поцелуй да в омут.
С.А. Есенин
…Когда я пришел к нему, Петр спал. Лишь я ступил в его комнату, в ноздри ударил резкий удушливый запах спиртного перегара. Стало трудно дышать. В комнате было темно. Через плотные шторы не проникал свет с улицы, но его там и не было. И не потому, что был вечер или шел дождь. Потому что свету пришел конец. Едкий дым чумных кострищ закрывал небо в проклятых кварталах. Я на миг подумал об умерших. На мгновение позавидовал им. И навечно возненавидел себя. Чем мне отмыться? Мне кажется, что от меня исходит смрад, по сравнению с которым дым на улице покажется благовониями. В душе все больше растет отчаяние, рождающее во мне желание вонзить холодное жало клинка в трепещущую плоть. Свою плоть…
*Метафизика*
Мягкие, нежные, теплые руки любимой девушки. Какой любовью и заботой они окутывают меня. Вера… Милая, простая и добрая. Ее тихая кроткая любовь, наверное, самое приятное, что я когда-либо испытывал за свою пропащую жизнь. Такая маленькая, покорная. Как приятно гладить ее шелковые агатовые волосы, вдыхать их запах – запах юных степных трав, легкого ветра, чистого, как ее трепетное сердце, воздуха, неба. Милые, чудесные озера глаз! Только вы делаете мое лицо, отражающееся в вас, действительно красивым, потому что любите меня. Нежная, как листья савьюра, кожа, упругие, налитые алой свежестью лепестки губ, душистые, как лепестки роз. Бесконечную негу и умиление несете вы мне, когда я сливаюсь с вами в единую обжигающую сладким теплом волну бесконечного счастья, восторга и любви. Гибкое, полное жизни и движения тело – ты самое родное и любимое и твою жизнь я берегу стократно пуще своей, потому что твоя жизнь – смысл и счастье моей жизни! Моя совесть и душа…
Так думал я, лежа рядом с этим милым ангелом, любуясь умиротворенной красотой ее спящего тела, чудные изгибы которого освещали пробившиеся через пелену окна несмелые лучи утреннего солнца. «На заре ты ее не буди!..» Она спала. От нее исходило возбуждающее тепло страстной жизни. Жизни, полной чувств, любви, игры восторженных взглядов и красноречивых прикосновений. Никогда я не встречал девушки, способной на такую любовь! Никогда и нигде! А опыт-то у меня был. В студенчестве сердце далеко не одной красавицы билось по ночам рядом с моим. Но то был юношеский голод и юношеская же дурь. Любви не было. Я был пьян, но куда больше от алкоголя, чем от возвышенных чувств.
Не скажу, что эта миниатюрная брюнеточка-танцовщица так вот подошла и прищуренным глазом хулигана свела с ума*. Нет! Она и не думала этого делать. Она не влюбляла в себя меня. И я в нее не влюблялся – тут другое. Именно то, что делает из простой девушки Хозяйку, а из степной девушки – твириновую невесту, что, как я понимаю, понятия тождественные, ибо в кругу червей невесты по силе своей и сути почитаются, как у людей Города Хозяйки. Вообще они первоначальные истинные Хозяйки и есть. Какими животными правящие дома не считали бы степняков, а ведь именно их твириновые невесты – первейший сосуд той силы, которую может иметь Хозяйка. Они были еще до появления здесь Нины Каиной и Виктории Ольгимской. Это не умаляет их значимости, но доказывает то, что со Степью и ее законами стоило все-таки считаться. Городские хозяйки, сами того не зная, пили ее жизнь, обретая свою силу, которая и сотворила из них Хозяек – силу Земли, ничего не давая ничего взамен. Степь не могла терпеть этого бесконечно. Рано или поздно она пришла бы за своим. А наш с братом Цветок еще скорее приблизил этот час. Очень много забрали у Степи Хозяйки, упиваясь своим могуществом. И сейчас чрево Суок сожрало бы весь Город, не принеси Симон себя в жертву. Мы должны быть благодарны за это старику. Слава Богу, Мария и Капелла это понимают и уже не будут настолько несдержанны в своих аппетитах. А Катерина, к счастью, Хозяйкой никогда не была… Варвары, в этом случае черви, зачастую оказываются куда более благоразумными и мудрыми по отношению к природе, чем самоуверенные цивилизованные люди.
То, что заставило меня навечно объединить свою душу с Верой, не было любовью в том смысле, в котором мы ее привыкли понимать. Дух твириновой невесты – дух Степи. Если невеста – истинная дитя Бодхо, дух дышит в ней и он всегда выбирает то, что может сделать ее сильней, принести пользу Земле. Такая невеста становится младшей Матерью, она больше не собирает твирь, но рождает новых невест, вдыхая в них свой очищенный дух, дух Бодхо. Я знаю это от мудрых степняков, а еще из рукописей мастера Влада. Я так же знаю, Вера - не истинная степнячка, иначе она не жила бы в Городе, который – язва на теле Степи. И все танцовщицы Города – не невесты, хотя пытаются быть на них похожими, так как знают, какой страстью обладают линии тела дочерей Бодхо. Среди них даже встречаются «почти невесты», но чаще это просто душевные калеки, что-то вроде Сабуровой.
Веру маленькой девочкой подобрал и выходил горбун, когда еще был жив караван. Она лишь на пару лет младше Ангел. Та всегда ненавидела Веру из-за ее страсти, прелестной, милой и очаровательной красоты, природной гибкости, чувства музыки и владения собственным телом. В этом теплом комочке плоти всегда таилось столько света и энергии, что их хватило бы на нескольких светлых Хозяек. Но она не стала такой как Виктория или та же Капелла. Потому что она всегда смотрела на мир своими вишневыми омутами глаз без малейшей корысти, всегда доверчиво, видя в том, что у других вызывало отвращение, тепло жизни, душу. Она всегда любила горбуна, как отца, но когда она выросла, когда почувствовала силу, когда ее позвала Степь, она захотела уйти от него. Она стала появляться у меня в кабаке, танцевать. Уже тогда Бодхо, услышав даже сквозь рубец Города чистоту и девственность ее души, начала вливать в нее свою силу. Я не знал пока, что у меня в кабаке появилось такое сокровище. Я тогда днями и ночами не вылазил из мастерской брата: плоть Цветка была возведена и теперь мы трудились над системой зеркал, линз и стекол – его душой. Но когда, по окончанию работы, я вернулся вечером в кабак… Уже подходя к двери я почувствовал, как содрогнулось мое сознание, на руках расой выступил пот а стук сердца отдался пульсом в висках. «Так, - подумал я, - хорошо, что сегодня закончили, а то нервы уже начали сдавать и разум истощен постоянным напряжением.» Я так думал, но в глубине мыслей и чувств понял – это не причина. Почему тогда в груди потеплело и появилось чувство чего-то легкого, приятного? Я вошел в кабак и… Я знаю, это длилось лишь мгновение, но оно неожиданно растянулось, давая мне понять, что происходит. Всего меня до последнего даже самого темного, противного, гадкого уголка моего сознания, тела, души окунула волна, поток, лавина света, очищения, бесконечности… Это как смотреть на весь мир с высока. Как будто быть одновременно во всех местах и не быть нигде. Это как умереть и заново родиться. Все равно, что нажать на курок пистолета, почувствовать, как пуля вошла в тело, прошила его насквозь, каждую клеточку внутри обдала жгучая кровь, но душа легка и ты не умер, но живешь теперь другими мыслями, чувствами, другим миром! Это, в конце концов, тот смысл и счастье жизни, та бесконечность и причина всего и истина, которую всегда тщетно искали сухие умы ученых. Степняки говорят, это жизнь Матери Бодхо, это ее дыхание, ее объятья. Так она обнимает того, кому посвящает, вверяет в хранение, сбережение и почитание жизнь твириновой невесты, ставшей младшей Матерью.
Это я узнал потом, а пока была лишь бесконечность, которая пролетела сквозь меня, заставив мой больной дух содрогнуться. Тогда я понял, что не принадлежу больше себе. Что, оставаясь в памяти и сознании своем все тем же хулиганом с занозой в сердце, я неволей прикоснулся к тому, что даже через силу, под любой угрозой не смогу бросить, уничтожить, осквернить. Поэтому я сказал, что нас с Верой связала не любовь, но таинство, участником которого я стал. В моем теле родился человек, бесконечно любящий эту милую преданную малышку, а в душе… Кем я стал?! Ангелом, дьяволом, апостолом? Знаю только, что сейчас я ни то, ни другое, ни третье. После того, как моей девочки не стало, я вернулся в свою старую шкуру. Весьма паршивую, по откровенности сказать. Как будто я на мгновение приобщился чего-то чистого и святого, хранил его, пока в этом была потребность, и свет того, что я хранил и меня делал чище. Как только настал момент отдать это, я понял, что был не более, чем сосудом с крепкими стенками, чем-то вроде нашего с братом Цветка. Я понял, насколько ничтожна и мала моя душа, если теперь во мне такая пустота. Мне надо было ее чем-то заполнить, как-то вернуть себе жизнь. Поэтому я начал отнимать ее у других. Бурая вода Горхона приняла алый оттенок…
*Хранитель*
Не знаю, какими силами, какими расчетами и что вообще есть эта Степь и это место, если оно может предугадать и предопределить судьбу человека, но получилось так, что наш союз с Верой был как нельзя вовремя. Что-то неладное стало твориться с Землей. Одонхе говорили, что Степь бушует, Бос-Турох расправляет свои кости. «Гулко гудит по ночам его утроба. Кровью выступает из земли его дыхание. Он чует приближение Суок. Он гневается, потому что бессилен ее остановить. Пришел ее час и Турох может лишь наблюдать за ней со стороны. Та кровь, что он дает ей в жертву не утолит жажду Суок, ибо эта кровь уже течет в венах Степи. Она не примет ее. Она пришла вернуть Степи то, что у нее забрал Город. Степь заберет кровь – жизнь, Суок достанется страдание – смерть, ибо она сама смерть, ибо это ее предназначение. Даже одонхе будут страдать, хотя они всегда возвращали Степи кровь, а брали ее лишь для твири, что есть волосы Матери Бодхо. Но велика скорбь Матери и гнев Туроха. И кто сможет устоять?..» - так говорил старый хранитель твири, отец Савох. А я, кто раньше слушал подобные речи, как сказки, с почтенным настороженным вниманием принимал его слова, чувствуя холод в горле и привкус крови во рту. Цветок был завершен, но я, кажется, забыл, зачем он нужен и теперь смотрел на него даже с некоторым отвращением. Я знал – это нож, воткнутый в тело Земли. Если его вынуть, Бодхо истечет кровью. Откуда я это знал!? Но я ясно видел рану у подножия Многогранника. Какой сейчас день, месяц? Кажется, сентябрь. Только начало… Сегодня туда отправились Каины, принимать работу. Почему я испытываю страх? Что со мной? Что-то должно произойти?..
Через год после этих мыслей Город накрыл Мор.
Я буквально почувствовал кожей его дыхание. Суок приближалась… Я чувствовал – она пришла и за тем, что сейчас мне дорого больше всего на свете – Вера. Я весь съежился, весь ощетинился, я был готов драться. Почувствовал, как моя сила многократно возросла, наполнила тело и вновь отдалась во рту уже приятным вкусом крови. Я стал мало спать, почти не ел. Я ждал.
Но Вера! Она наоборот цвела жизнью. Ее грациозное тело, как распустившийся цветок, как никогда чудно красовалось в волнах танца. Глаза светились обжигающим светом, с уст не сходила улыбка. Глядя на нее, я забывал о своих мучениях. Я вновь был погружен в ее, ставшую святой мне, чистоту. Любимая! Я падал к ее ногам, целовал ее стопы, брал на руки, кружил, ласкал, целовал… Сливался с ней в единое целое – один поток любви и неги.
Но лишь эйфория проходила, наступала истома и я только тихо лежал с ней рядом, гладя ее по голове и смотря в глаза, она начинала готовить меня к скорой разлуке. Как странно! Она знала, что должна вскоре умереть, но не чувствовала ни страха, ни печали, наоборот – была полна счастья, отверженности и, вроде, предвкушения.
-Милый, родной мой! Не печалься и не таи зла, мести! Ты, возможно, не чувствуешь, но пойми: этого не избежать. Ты не привык смиряться, знаю, но должен. Не мы выбирали, нас выбрали. И пусть мы лишь две капли крови в теле Матери Бодхо, но из таких же капель все живое, вся Земля! Не будет ни боли, ни страха. Только счастье слияния с великой Матерью. Суок возьмет лишь смерть, моя кровь пропитает Землю, даст жизнь новым травам, новой твири. Душа моя всегда будет с тобой. Я буду ждать тебя, но ты не торопись. Ты будешь страдать, но, пойми, тебе это необходимо! Я умру, чтобы ты, моя любовь, жил! А теперь, прошу, не печалься, иначе мне будет больно тебя покидать.
Боль! Что она имела в виду? Ту боль, что я испытаю, потеряв ее? Или ту боль пустоты, что наполнит мое тело и разум? Или ту боль, что я буду нести другим, круша и убивая?
Суок пришла. Теперь она звала грязных духов Степи. Звала своих слуг, которые будут отнимать для нее жизни. Один из таких зашел однажды ко мне в кабак.
-Данковский, ты ли, брат!?
-Стаматин, черт меня дери! Так ты жив!
-Живее многих ныне живущих. А ты думал, меня уже черви точат? Я в вечной драке, я бессмертен!
-Да уж, бодрости и отваги тебе не занимать! Какими судьбами ты здесь?
-Знаешь, могу у тебя то же самое спросить. Впрочем, я, кажется, догадался: танатика?
-Да, брат. Побили нас. Моя теория на волоске от смерти. Как это иронично звучит, правда? Это место – теперь моя последняя надежда, а может и пристанище. А ты никак с братом? За свои «прожекты»?
-Да, ты тоже, вижу, догадлив. Проходи – присядь. Выпей! Поговорим по душам, старые знакомые. Водки сюда!
Что ж, признаюсь, с Данилой говорила лишь та часть меня, в которой еще сохранился прежний Стаматин. Другую же часть, ту, что так любила Веру, я нечеловеческой силой сдерживал от того, чтобы не схватить нож и не раскроить горло этому, затянутому в кожу, столичному пижону! Я чувствовал, знал, что по его вине может погибнуть Вера. И погибнуть зря! Только из-за его псевдонаучных амбиций.
Он остановился у Евы. Ха! Конечно же, как она могла пропустить такого незаурядного кавалера! Тем более после того, как ее наверняка долгое время раздирала обида на меня за то, что я и справляться о ней забыл. Хорошо еще, что она не знала о Вере. Не хватало мне тут резанья вен, слезливых обвиняющих предсмертных записок. Она, Ева, конечно милая, но уж больно скучная в своей светской романтике. Нет в ней огня и страсти, самолюбия, гордости, достоинства! Да, она такая же покорная, как Вера, но только это капризная покорность. Не милая, кроткая, нежная, а какая-то… Черт ее разберет! Знаю одно: она желает быть влюбленной во всех и чтобы все ее любили, слали пылкие письма, цветы, целовали ручку… Она, похоже, никогда и не задумывалась о том, что происходит за пределами ее романтичных фантазий.
Вот и сейчас, напуганная известием о скорой эпидемии она молит меня уехать с ней из Города. Глупышка! Да кто же теперь пустит кого за пределы поселения? В любом случае мне нет дела до ее бессмысленной интриги, тем более теперь, когда я обязан быть в Городе. Впрочем, пусть сами решают. Если она и уедет, то так будет лучше – меньше беспокойства и ей и мне. Ни я, ни брат Город не покинем: он из-за Цветка и Марии, я из-за Веры. У нас теперь у каждого своя забота, своя печаль.
Суок начала свою грязную работу. Один за другим закрывались на карантин кварталы. Оттуда слышались стенанья, крики умирающих. Звучала симфония смерти. За один день десятки, сотни людей сгорали, будто спички. Данковский начал свою войну с заразой. Глупец! Он не знал: смерть не остановить, можно лишь оттянуть ее сроки. Я не ошибся насчет его в своих худших предположениях. Вскоре по его вине Вера чуть не погибла от рук Бураха.
Близился срок, когда мне придется навечно расстаться с человеком, который подарил мне самые прекрасные два года моей жизни. Вера окончательно убедила меня в необходимости жертвенного ритуала и я почти смирился с ужасной мыслью, к тому же я сам понимал, что так надо. В тот день она ушла в Степь – последний раз слушать голос ветра, чувствовать тепло Земли, говорить с травами. Я проводил ее до кургана Раги. Дальше мне идти было нельзя. Вернулся в кабак, поднялся к себе, сел, обхватив голову руками, начал заново вспоминать все дни, часы, минуты нашего счастья, миг встречи и не заметил, как уснул. Очнулся, когда пробил восьмой час пополудни. Проснулся с тревожным чувством. Вера уже должна была быть тут. Я спустился в кабак, но ее там не оказалось. Я вспомнил о ее встрече с Данковским в переулке за домом Исидора, на которую я запретил ей ходить. Я схватил плащ и пулей вылетел из кабака. Добежав до нужного места я увидел ее там, прогуливающуюся вдоль улицы. Но только свет фонаря обозначил ее силуэт, из тени дома выскочил мужчина, обхватил ее сзади и уволок в тень. От неожиданности я сначала опешил, но тело мигом залила ярость и я бросился туда, где они исчезли. К счастью, вовремя, ибо этот ублюдок уже занес нож над горлом Веры. Я схватил его руку, оттолкнул от девушки, со всей силой и бешенством обрушил свободный кулак ему на голову. Он пошатнулся, но не упал и не замедлил ответить. Мы сцепились как два пса. Из этой схватки одному точно было не выйти живым, если бы мы не выкатились на улицу и в свете фонаря я не узнал нападавшего:
-Бурах!?
-Стаматин!
Что ты, черт побери?.. Так это правда? Ты все-таки потрошитель?
-Я… Пойми, жизнь одного человека ничего не значит, когда его смерть может спасти многих.
-И кого ты собирался спасать, убив беззащитную девушку!?
-Не я, бакалавр. Ему нужно сердце дитя бодхо. Оно могло бы помочь ему в его трудах.
-Я не верю своим ушам! И это знающий линии рода менху? Да ты простой мясник!
-Стой! Я помню и чту законы Уклада и Степи. Городские танцовщицы не истинные дети Бодхо, а многие – просто люди. Многие из них несут заразу и вскоре умрут. Я никогда не стану проливать кровь зря!
-Послушай меня, мастер Бурах! Эта танцовщица – сейчас великая надежда детей Бодхо. Этой ночью она будет участвовать в ритуале и если бы ты пролил ее кровь в неположенный час, то вызвал бы гнев Матери Бодхо. Убери нож и благодари судьбу за то, что никто в этой глупой схватке не погиб! А бакалавру передай, что он не Бог, чтобы распоряжаться чужими жизнями и я собственноручно сверну ему шею, если узнаю, что по его вине погиб зазря хотя бы один их детей Бодхо! Прощай, Артемий! Я надеюсь, нам больше не придется сталкиваться на дороге смерти.
Мы вернулись в кабак. Я был в гневе, но милая утешила меня, попросила, чтобы я подумал больше о ней, ведь совсем близок час ритуала. Мы просидели, обнявшись, лаская другу друга, целуя, шепча друг другу преданные слова любви около часа, который, конечно, длился несравненно долго, потому что хотелось, чтобы он вообще не кончался. Но пришло время ей отправляться в Степь. Ее глаза сияли светом пьяных звезд, тело излучало едва уловимый, но приятный и такой родной аромат, который, кажется, до сих пор, чую, сохранили простыни, на которых она спала. Щеки ее горели огнем. Я последний раз погладил ее по голове. Она не подняла на меня глаз, молча, едва касаясь пола, спустилась в кабак. Я слышал, как хлопнула за ней дверь, и сердце мое дрогнуло. Вот и все!.. Больше я ее не увижу. Моя миссия окончена. Вера благополучно, знаю, ведь теперь ее будет оберегать сама Мать Бодхо, достигнет места ритуала в глуби Степи, а там… Черви сделают последние приготовления и ее кровь будет отдана Земле. Но кто совершит ритуал? Дети Бодхо не могут причинить вред младшей Матери. Это должен сделать менху. Бурах? Черт его дери, но ведь он, кажется, ничего не знал. Тогда кто же? Оюн? Нет, черви не доверят ему эту честь. Я… не знаю… Впрочем, какая разница? Веру это не вернет!
Я сидел и смотрел в окно на вечернее небо, когда меня окликнул слуга из кабака. Погруженный глубоко в невеселые мысли я не сразу отозвался, а когда услышал его, то узнал, что у дверей меня ждет червь и у него что-то очень важное ко мне. Вера? Что-то не так? Неужели ритуал отменен? Что случилось? Я буквально слетел вниз, побежал к дверям, сбив на пути пару посетителей.
На улице действительно стоял молодой одонхе. Видно было, что он волновался и устал после быстрого бега.
-Что!? - выпалил я.
-Ты нужен, ойнон. Менху, который должен был проводить ритуал, не явился в назначенный срок. Ты знаешь, одонхе не могут вредить Матери. Те не менху, но ты был хранителем Матери, тебя избрала сама Бодхо! Ты нужен, ойнон! Ритуал нужно окончить до рассвета.
«Менху не явился. Ты нужен, ойнон. До рассвета…» Ужас положения, в которое я попал повис в голове тяжелыми мыслями: «Значит, Бурах не явился. Я нужен? Я… Вера… милая! Как могу я?!.» Червь пробудил меня от шока:
-Мало времени, ойнон! Бежим! Она сама указала на исполнителя!
«Она сама указала! Господи, за что?!. Я сойду с ума.» Никогда еще мне не было так трудно бежать. Ноги налились свинцом, грудь болела, в голове носились отрывки слов, звуков, образов. Свет залился багровым. «Она сама указала! Вера…»
*Ритуал*
Минув курган Раги, мы направились в глубь Степи. Ночь была темна, пахло сыростью. Не было ни одного ночлежного огонька - их погасили в честь ритуала. Кажется, даже ветер перестал шуметь, и все степные зверьки притихли. Только где-то в глубине над поверхностью трав парило золотистое марево, которое обычно бывает, когда собирается много светлячков. Но я знал – это не свет ночных фей – это место проведения ритуала, место смерти девушки, давшей мне истинную жизнь.
Уже на подходе нас остановило трое червей.
-Куда!
-Это исполнитель… Пропустите! Озэ!
-Ирдэ! Проходите!
Когда мы приблизились, меня ослепило огнем, который бушевал над травами, но не опалял их. Сплошная пламенная стена. Я в нерешительности остановился.
-Шагай, ойнон! Там тебя встретят Достойные. Они укажут, что делать, если твое сердце будет дрожать.
Я приблизился к стене, почувствовал, как сознание мое начинает то расширятся, то сжиматься, кружа мне голову, сбивая дыхание, погружая в состояние транса, эйфории. Меня силой втянуло внутрь горящего купола.
Головокружение прошло и я увидел себя в кругу сидящих на земле червей. Они медитировали, издавая то шипящие, то гудящие, то клекочущие звуки. Время исчезло, все вокруг этого пылающего кокона исчезло. Осталось только вечно звучащее, несущееся с убийственной скоростью священное слово и свет, полный чудной силы, красоты и бесконечности. Свет, излучаемый сердцем, парящей в центре круга над травами в забытьи, Веры… Лишь я увидел ее, горло мое сжалось, я стал задыхаться, сердце начало замедлять свой ход.
-Не сопротивляйся, Достойный! Не оскорбляй чувств великой Матери, которые она питает к тебе. Ты хранил эту влагу, это тело и этот свет для того, чтобы они вернулись к Бодхо, Земле и Степи и влили в них обновленные соки жизни, отобранные когда то у Матери Бодхо невежественными пришельцами. Не сомневайся, ойнон! Здесь ты не отнимешь жизнь, но дашь начало новому потоку священной очищенной крови, так необходимой сейчас всем детям великой Матери! Протяни свои руки, возьми нож. Он откроет нам путь к сосуду жизни. Не медли, ойнон! Освободи душу младшей Матери, дай ей слиться с великой Бодхо! Возьми на себя эту честь!
Освободи душу… Сосуд жизни… Они хотели, чтобы я вырезал ей сердце! Это любимое трепетное сердце, которое я так оберегал и которое так щедро наделяло меня счастьем и страстью!!! Я был подавлен, опьянен и уязвлен смешеньем чувств и эмоций, которые раздирали мою душу. Тело пробрал озноб, ужас переполнил глотку и горло и наполнил алой влагой рот. Я весь дрожал, готов был зарыдать, завыть паршивым волком в беспощадное небо, которое заставляло меня сейчас убивать свою любовь. Я не был к этому готов и только со скорбью и умилением смотрел на прекрасные черты моей красавицы. Нет, каким бы сильным я не был прежде, как часто не отнимал бы жизнь, но я не мог вонзить острие костяного ножа в любимое тело. Мне легче было вонзить его в себя!
То, что произошло дальше, длилось лишь несколько мгновений, но их ужас и боль кровавой раной врезались в мою душу на всю жизнь. Вся моя сущность сопротивлялась этому ужасному ритуалу, но сила, которую я, да и любой другой человек не смог бы побороть, та сила, что связала нас с Верой вместе, теперь заставила меня сделать несколько простых, но роковых движений. Я сходил с ума, я желал бы вырвать свои глаза, чтобы не смотреть на то, как одна моя рука обхватила гибкую талию Веры, отчего ее тело изогнулось, другая занесла нож и с силой опустила, раскроила ее грудную клетку, обнажая пульсирующий сосуд жизни. Черви встрепенулись в торжественном возгласе. Тело девушки обмякло, она не издала ни звука, вся ее душа сейчас была в том нежном цветке, который я, совершенно обезумев, держал над своей головой. Кровь стекала по рукам, заливала меня всего, образуя единый поток с моими обреченными слезами. Я почувствовал, как душа ожила, зашевелилась внутри и медленно потекла к пылающему сердцу. Из меня уходило то, что так долго полнило меня счастьем, невероятной силой и смыслом. Я понял, что вместе с Верой умирала и та часть меня, что так ревностно хранила этот свет, оберегала его от смерти, вырвала ее из лап убийцы, чтобы потом лишить жизни собственными руками. Так хотелось покинуть свое тело и соединиться с Верой, но я остался жить на растерзание собственному горю, печали, злобе и порокам.
……………………………………………………………………………………………………
Я почти не помню дороги домой. Я шел, сгорбившись, словно под тяжким грузом, который ломал мне кости. Внутри было пусто. Я не чувствовал ничего, кроме того, что меня бросили, как бросают нелюбимого ребенка. Я хотел рыдать, но слезы высохли. Я хотел забыться, заснуть. Решил пойти к брату, подальше от кабака, где все напоминало о Вере.
По дороге мне встретился какой-то ублюдок, похоже собиравшийся меня ограбить. Я разможжил ему морду лишь только он посмел ко мне обратиться, блеснув лезвием ножа. Проткнул ему глотку острием по рукоядь. Он упал, захлебываясь в крови. Я продолжил свой путь к брату.
Когда я пришел к нему, Петр спал. Лишь я ступил в его комнату, в ноздри ударил резкий удушливый запах спиртного перегара. Стало трудно дышать. В комнате было темно. Через плотные шторы не проникал свет с улицы, но его там и не было. И не потому, что был вечер или шел дождь. Потому что свету пришел конец. Едкий дым чумных кострищ закрывал небо в проклятых кварталах. Я на миг подумал об умерших. На мгновение позавидовал им. И навечно возненавидел себя. Чем мне отмыться? Мне кажется, что от меня исходит смрад, по сравнению с которым дым на улице покажется благовониями. В душе все больше растет отчаяние, рождающее во мне желание вонзить холодное жало клинка в трепещущую плоть. Свою плоть…
Я… принес жертву. Не знаю, даст ли она что-нибудь. Может, еще несколько бесконечностей страданий для меня на последнем кругу ада. Она была невинна и… т-так прекрасна. Ее лицо… глаза! Вы смотрели когда-нибудь в мертвые глаза своего любимого человека?
Это нежное, преданное сердце, так бесконечно доверчиво любившее меня… Как я мог? Как!? Ах! Налью-ка себе твирина! Кровавого! Как я сам, как моя судьба…
* - слова С.А. Есенина из стихотворения 1922 г. «Пой же, пой. На проклятой гитаре…»
_________________
"Когда при мне начинают разговаривать на непонятном языке - я нервничаю, а когда я нервничаю - начинаю палить почем зря. Так что, если хочешь устроить здесь бойню - продолжай в том же духе." - Ромео фильм "Даже не думай".
|