|
Использованные источники:
1. Реплики героев игры.
2. словесная игра "Подвал".
3. Собственные размышления над игрой.
Красного неба костер погребальный
взвился над черной прогнившей землей.
Колокол в песне застонет прощальной,
песней, для проклятых душ отходной.
Артиллерийскую подготовку начали в девять вечера. Тяжёлые осадные восьмидюймовки работали как проклятые, выплёвывая в белый свет снаряд за снарядом. Земля стонала и содрогалась. Сегодня все законы могли отдыхать – балом правила Сила Кориолиса …
Наш батальон стоял под откосом железнодорожной насыпи, сумрачный и молчали¬вый, он ждал сигнала к атаке. День тому назад республиканцы инфильтрировались через линию фронта и захватили горняцкий посёлок неподалёку. Если бы им удалось там закрепиться, то железная дорога, по которой на фронт подвозились подкрепления и боеприпасы, оказалась бы перерезана. На ликвидацию прорыва бросили наш горнострелковый полк. Мы уже привыкли к тому, что нами затыкают дыры или бросают в авангарде наступления – ломаный фронт диктовал свои условия боевых действий…
Капитан Винцкин сидел на складном стульчике. Казалось, он дремал, невзирая на грохот артиллерии. Как всегда, облаченный в камуфляжную щёгольскую куртку без единого пятнышка грязи, чисто выбритый и благоухающий одеколоном, он являл нам непоколебимый образчик спокойствия. Вот только спокойно нам отнюдь не было. Мы знали, как спокойно он переступает своими начищенными армейскими ботинками через трупы подчинённых…
Над нами, в грязном сером небе, в туманном мареве сгоревшего пороха висела уродливая сизая колбаса привязного аэростата.
Впереди медленно разгоралось зарево пожаров. Кажется, всё же удалось накрыть этот посёлок… Пушки били всю ночь, ориентируясь уже по очагам огня, били методично, упорно, расстреливая свои стволы до последней стадии износа... Приказа к атаке не было.
Настало утро. Мы были там же, под откосом бледные, с красными глазами, выпирающими скулами... Мы ждали. Но, артподготовка продолжалась. Кто-то из штаба не хотел рисковать большими потерями. А может – хотели избавиться от излишков снарядов? Кто-то говорил, что осадные восьмидюймовые пушки всё равно скоро снимут с вооружения, заменят новыми, более мощными орудиями. Кто знает? Мы ждали.
Ничто так не выматывает, как ожидание. Скорей бы…
Залп. Залп. Ещё один. Кто-то открыл фляжку со спиртом и пустил по рукам. Алкоголь обжёг горло и желудок, но облегчения не принёс. Нас терзало одно – когда же?
Вдоль нашего строя прошёл лейтенант Лонгин. Его правая рука ритмично билась о кобуру револьвера, левая висела плетью. Он пытался насвистывать какую-то весёлую мелодию, но выходило это плохо. Я взглянул на его лицо. Оно было жёлтым и неподвижным. Глаза были мёртвыми.
- Скоро, парни, - его голос скрежетал и ломался. – Уже скоро.
Я слышал его слова как через толстую стенку. Стоявший рядом со мной Ларкин рывком выдернул из полевой сумки прямоугольную стеклянную бутылку, обёрнутую замасленной бумагой. Я узнал её – в ней было креплёное очень крепкое вино, которым мы опивались в тылу. Одна бутылка гарантированно сносила с ног и отправляла осушившего её в долгий крепкий сон. Николай же сейчас пил это вино, как воду.
Вдруг канонада смолкла. Мы не видели того момента, когда зуммер полевого телефона сорвал с места батальонного адъютанта, как тот передал нашему майору несколько коротких фраз, как майор, посидев неподвижно несколько мгновений, отдал приказ… Ничего этого мы не видели. Мы услышали горниста и высокие, переливчатые трели хорошо знакомого нам сигнала – «Минута до атаки».
Винцкин поднялся и приказал сержантам построить нас повзводно. В соседних ротах было то же самое. Нас била дрожь.
Зажав в зубах свисток и держа в руке револьвер, капитан выбрался наверх насыпи. Я со странным удовлетворением увидел, что его офицерская форма покрылась пятнами пыли и грязи.
Он посмотрел вперёд, затем оглянулся. Громкий свист ударил нам по ушам, привыкшим к грому артиллерии. Он выплюнул свисток.
— Вперед!
Мы торопливо взбирались наверх, цепляясь за выступающие камни, и стараясь обогнать остальных. Страха не было – было только странное ощущение свободы, которая вырвалась на волю после долгих часов томительного ожидания. Хотели мы только одного – поскорее встреться с противником лицом к лицу.
Капитан Винцкин шел впереди нас не торопясь, и мы, пригнувшись, сжавшись, выставив вперёди себя карабины, шли за ним.
Мы скользили по размытой земле, спотыкались о камни, падали в ямы, воронки. Изредка кто-то стрелял, целясь по чему-то, видимому одному только стрелку. Мы уже видели посёлок, уже основательно загаженный снарядами, окопы республиканцев, по которым торопливо разбегались серо-зелёные фигурки. Я сдвинул кепи на затылок, и начал было выцеливать одну из таких фигурок, когда с той стороны загремел пулемёт, и его очередь обозначилась среди нас упавшими.
Мы шли, но теперь стреляли почти все. Карабины били почти на километр, до противника было гораздо ближе. Пятьсот метров, триста…
Ближе, еще ближе.
На окраине посёлка что-то блеснуло и громыхнуло. Миномёт. Бросаюсь на землю, и мне по спине барабанят комья земли. Я рывком стал и бросался вперёд, за остальными. Капитан Винцкин идёт впереди роты, время от времени оглядывается, свистит, машет рукой.
- В атаку!
Мы кидаемся на землю, стоит только услышать свист мины, пережидаем разрыв и встаем. Свинцовый град. Пулемёт? Какой пулемёт? Он уже давно молчит, видимо перегрелся или заклинило механизм. Мы перестреливаемся с республиканцами из карабинов и винтовок, палим из револьверов, кое-кто из идущих рядом горных стрелков выхватил нож… Пятьдесят метров.
Дошли.
Мы прорвались через их окопы, после короткой, но абсолютно сумасшедшей схватки. Мы ворвались в посёлок, осыпая всё вокруг пулями и швыряя гранаты. Выстрел, удар прикладом – чтобы добить наверняка, нет времени на перезарядку – бросай верный карабин и хватайся за револьвер. Многие, забыв в горячке боя, что из револьвера можно стрелять, действовали им как кастетом или дубинкой. Лёгкий налёт цивилизации сполз с нас, обнажив наши звериные шкуры. Мы убивали все, что можно было убить. Мы забыли членораздельную речь. Мы орали смесь богохульств, ругани, стонов и первобытного, родового «А-а-а-а!».
Солдаты Республики стреляли по нам из окон. Если мы прорвались в посёлок – нас уже невозможно было выбить, и они это понимали, но продолжали стрелять, не пытаясь отступить, и не пытаясь сдаваться. Такое часто бывает – когда ожесточение доходит до высшей степени, и о своей жизни уже не думаешь – главное убить врага.
Мы чувствовали себя так же. Никаких приказов не было. Мы убивали и умирали. Республиканцы убивали и умирали.
В окна мы швыряли гранаты, кидали камни. Когда из окон-бойниц вёлся особо сильный огонь, какой-нибудь горный стрелок подбегал с краю, и, просунув руку с револьвером внутрь, прошивал пулями всё помещение. Деревянные двери выламывались прикладами. Строились живые «лесенки» - по спинам товарищей мы карабкались на верхние этажи и выкидывали оттуда на мостовую сопротивлявшихся. Или же – скидывали нас…
А потом всё кончилось. Стрельба, лязг металла, крики ярости… Всё это стихло и наступила невероятная звенящая тишина. Она была столь всеобъемлюща, что заглушала и топот десятков ног о разбитую улицу, и стоны раненых и несколько запоздалые приказы офицеров. Кое- где трещали выстрелы и взрывались гранаты, но, я, Ларкин и ещё несколько человек оказались вне всего этого. Мы очутились погружёнными в тишину. Мы ощущали покой. Собственное наше исступление прошло, а то, которое владело людьми в нескольких шагах от нас, по ту сторону ограды, нас не затрагивало.
Я привалился спиной к стене какого-то дома и стал дрожащими пальцами заталкивать сигарету в мундштук. Я сильно жалел, что это обычные сигареты, а не те, которые некоторые умельцы мастерили в Городе. В тех сигаретах была особая начинка: в табак добавляли высушенную и размельчённую твирь. Некоторые говорили, что дым таких сигарет успокаивает человека и заряжает его новой энергией. Сейчас бы мне не помешало бы и то и другое…
Я стал нашаривать в карманах табак и трубку и вне¬запно почувствовал, что у меня прошла вся моя ярость.
_________________
"Тот кто пишет кровью и притчами, хочет чтобы его не читали - а заучивали наизусть.../Ф.НИЦШЕ/"
|
